Питер Хизер - Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы
Некоторые аспекты такой реконструкции событий вполне справедливы. Необходимо помнить о возможных хронологических ошибках, однако в любом случае страх перед агрессией со стороны Рима, несомненно, присутствовал бы в расчетах варваров. Рим считал, что всегда будет диктовать свою волю на границах, опираясь на военное превосходство, и варварские союзы – клиенты империи – вряд ли питали иллюзии относительно того, что империя назначит «справедливое» или «соответствующее проступку» наказание. Императорам надлежало проявлять суровость по отношению к варварам и их делам. Однако, невзирая на все вышеизложенное, мне не представляется убедительным предположение о том, что в 60–70-х годах II века не происходило ничего из ряда вон выходящего. Здесь очень важно не перейти от одной упрощенной точки зрения (в соответствии с которой эта война рассматривалась как начало великого противостояния германцев и Римской империи) к другой (войны не было вовсе, это обычные приграничные стычки). Даже если отбросить, возможно, не вполне верные параллели с событиями, имевшими место в IV веке, война приобрела слишком большой размах для обычного приграничного конфликта, и те ее причины, которые подлежат восстановлению, говорят о том, что в игру вступили серьезные силы.
Прежде всего: масштаб. Географическая протяженность нападений была исключительной. В самом начале 70-х годов II века начались серьезные конфликты в римских землях вдоль северной границы по Рейну, на Среднедунайской низменности и на северных и восточных границах Дакии – то есть практически по всей границе Рима с Европой. Даже самые серьезные бунты I века никогда не выходили одновременно за Рейн и пределы Среднедунайской равнины – здесь мы явно имеем дело с кризисом совершенно иного рода, нежели даже тот, который был вызван амбициями Хнодомара в IV веке (он, как мы видели в прошлой главе, коснулся только одного приграничного сектора). К тому же военные действия продолжались с перерывами целых пятнадцать лет. В IV веке приграничные конфликты, хорошо описанные в хрониках, длились не больше двух или трех, и даже поднятый Хнодомаром бунт затих через пять лет. Географии и хронологии вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о том, что во II столетии происходило нечто куда более серьезное.
Тяжелее всего судить о количественном аспекте этой войны. Сколько людей приняли в ней участие за эти пятнадцать лет? Конкретных сведений ничтожно мало. Единственные цифры, которые у нас есть, дает Дион, рассказывая о том, что в первом нападении на Паннонию участвовали 6 тысяч лангобардов и убиев. Если эта цифра верна, то перед нами серьезная, но отнюдь не грозная сила (особенно в сравнении с той, которая была в распоряжении алеманнов в битве при Страсбурге). Прочие данные имплицитны и/или субъективны. Численность римских войск, вовлеченных в конфликты на Среднедунайской низменности, была, несомненно, значительной; к началу контрнаступления, к примеру, Марк Аврелий набрал два новых легиона (12 тысяч человек).
Последствия войны также были довольно суровыми – не только в Италии, но и к западу от границы вдоль нижнего течения Рейна, от бельгийского побережья до Соммы, где были сровнены с землей такие города, как Тарвенна (Теруан), Багакум (Баве) и Самаробрива (Амьен). В конфликте участвовало столько маркоманов и квадов, что германцы даже сумели убить префекта и угрожать жизни императора, что, в свою очередь, указывает на крупный военный конфликт – как и тот факт, что Марк Аврелий в дальнейшем решил поставить огромный памятник самому себе в Риме в честь своей победы. Пропагандистское и хвалебное предназначение колонны не вызывает сомнений, однако более ранние колонны, к примеру императора Траяна, ставились для того, чтобы возвестить о победе в полномасштабной войне (в его случае – завоевание Дакии). Тот факт, что Марк Аврелий воздвиг подобный памятник самому себе, не став предметом осмеяния, говорит о многом. Если вы всерьез намерены уменьшить масштаб и серьезность конфликта, каждый из этих фактов можно попытаться объяснить по отдельности, но вместе они приводят нас к неизбежному выводу о том, что Маркоманская война представляла собой нечто необычное в отношениях между Римом и его варварами-соседями[109].
О том же говорят и географические перемещения – иногда явно принимающие форму миграции, – которые формируют весьма интересный фон для войны. И здесь опять-таки становятся очевидными различия между этим конфликтом и волнениями I века. Лангобарды и убии, нападение которых на Паннонию открывает череду набегов схожего рода, к примеру, прошли приблизительно 800 километров к югу от нижнего течения Эльбы (если верить Тациту, именно эти земли они населяли в конце I века – и, по свидетельству Птолемея, в середине II века) всего за десять лет до начала войны. Никаких письменных свидетельств их продвижения на юг нет, однако проще всего было бы направиться вниз по течению Эльбы, одной из основных водных артерий, прорезающих Европу с юга на север, далее – в Богемию через долину реки Моравы и оттуда уже на Среднедунайскую низменность (см. карту 4). Если так, то они прошли по одному из главных путей Центральной Европы, по нему же двести пятьдесят лет спустя прошествуют кимвры и тевтоны. Мы не знаем, были ли эти лангобарды и убии налетчиками, которые впоследствии планировали вернуться домой с награбленным, или же они намеревались поселиться в приграничном регионе. У некоторых групп желание обрести новый дом прослеживается более отчетливо. Оно явно двигало вандалами, которые во время войны также двинулись на юг, но их путь оказался немного короче – их племена вышли из Средней Польши; они предприняли, очевидно сговорившись с римлянами, попытку захватить земли костобоков в приграничных регионах Дакии. Чтобы нейтрализовать кризис, как мы уже видели, римляне разрешили наристам поселиться в империи, и маркоманы и виктуалы раньше просили о том же. Однако далеко не все стремились обосноваться в приграничье. Один раз Марку Аврелию пришлось вмешаться, чтобы не дать квадам всем племенем двинуться на север в земли семнонов в среднем течении Эльбы[110].
Но здесь главное – не увлекаться. Все это вовсе не свидетельствует о том, что с севера хлынула волна мигрирующих варваров, а маркоманы, квады и языги воспользовались случаем и беспокойными временами, чтобы обогатиться. Некоторые из чужаков, приходивших в приграничные земли, также имели только одну цель – грабежи. Но, несмотря на это, многие обстоятельства указывают на то, что германские племена, жившие близ границы с Римом и по большей части являвшиеся полузависимыми клиентами империи, а не ее заклятыми врагами, приняли участие в войне в том числе и из-за того, что появились новые племена, и им, как они и утверждали, действительно требовалась помощь Рима. Балломарий, царь маркоманов, в свое время предстал перед императором Марком Аврелием в качестве представителя делегаций одиннадцати приграничных племен, в земли которых могли вторгнуться пришельцы с севера[111]. Если бы у нас не было больше никаких сведений о Маркоманской войне, то вплоть до 1970 года ситуация выглядела бы крайне интригующе, но вместе с тем и весьма досадно. Сами по себе исторические источники не способны дать нам более или менее реальных представлений о масштабе конфликта, ведь споры Марка Аврелия с маркоманами и квадами были лишь его частью. Однако за последние двадцать лет были обнаружены обширные археологические свидетельства, которые коренным образом изменили наши представления о том, что происходило на севере Древней Германии во II веке.
Обнаружение этих свидетельств – очень интересный побочный эффект холодной войны. Многочисленные раскопки проводились в Центральной и Восточной Европе до 1939 года, однако большая часть находок затерялась в ходе разрушительной Второй мировой войны, и после ее окончания ученые были вынуждены фактически начинать с нуля. Стимул, финансирование и кадры поступали преимущественно из одного источника – объединения восточных государств, появившихся под влиянием Советского Союза. Эти государства преследовали две цели, которые на первый взгляд кажутся несочетаемыми. С одной стороны, в них были очень сильны националистические тенденции. Археологически они выражались в желании доказать, что нынешние обитатели этих земель – далекие потомки коренного населения, которое на протяжении длительного периода занимало одну и ту же территорию, и историю его можно проследить до самого глубокого прошлого. Желание это сочеталось со здоровым интересом и стремлением продемонстрировать на практике процессы исторического развития, описанные в XIX веке господами Марксом и Энгельсом, несмотря на то что, как мы уже видели, для марксистов национальная идентичность любого рода могла быть лишь ложным сознанием. По двум этим причинам изучение далекого прошлого за «железным занавесом» рассматривалось как весьма похвальное стремление, а в результате появилась целая индустрия, спонсируемая государством. Если взять на себя труд сейчас ознакомиться с выпущенными тогда работами, то от идеологического подтекста отдельных публикаций, в особенности времен 60-х и 70-х годов, волосы встают дыбом. Однако многие ученые упорно не желали работать под гнетом официальной марксистско-националистской идеологии и ее видения прошлого и, либо поддерживая эти идеи на словах, либо просто их игнорируя, занимались исследованиями честно и беспристрастно. Даже в сталинскую эпоху на основе новых находок проводилась колоссальная и очень важная работа, а к концу 70-х и 80-х годов многие научные сообщества Восточной Европы обрели почти полную интеллектуальную свободу[112].
