Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Да, в науке Шэнь был крупнейшей величиной. А вот на личном фронте ему не везло. Брак вышел неудачным. Ходили слухи, что жена его бьет. И, подобно многим гениям, он находил отдушину в творчестве. Скажем, год 1075 оказался на редкость несчастливым в личном плане, но в профессиональном – чудо за чудом. Именно тогда он обнаружил новые свойства компаса.
Я читаю и улыбаюсь про себя. Как все близко и узнаваемо! Подобно Фукидиду, Шэнь не вписался в политическую конъюнктуру, стал жертвой наветов, был изгнан и сослан в глухую провинцию. Но, как я понял еще в Афинах, отвержение может стимулировать творчество (во всяком случае, у людей независимого ума). Так случилось и с Шэнем. Обесчещенный и забытый, он обосновался в своем имении в Цзинкоу. Назвал его Мэнси (Ручей мечты): оно напоминало сельскую идиллию, о которой грезилось с детства. Там, в вынужденном одиночестве, он написал свой шедевр – «Беседы с кистью».
Перевернув страницу, я обнаруживаю, что книга не имеет ни цельного повествования, ни цельного сюжета, ни единой темы. Как тут не вспомнить записную книжку («Лестерский кодекс») Леонардо да Винчи! (В 1994 г. ее купил на аукционе Билл Гейтс за $30,8 млн.) Подобно этому кодексу, книга Шэня представляет собой собрание разрозненных мыслей и наблюдений, подчас на самые случайные темы. Вникая в них, можно отчасти понять, как работал этот беспокойный и блестящий ум.
Книга состоит из 609 пронумерованных фрагментов, размер которых варьируется от одной фразы до целой страницы. Названия отражают широту интересов. Например: «Слова, используемые в гадании по черепаховому панцирю». Или: «Богатый глупец». Или: «Вскрытие через красный свет». Звучит интригующе.
Правда, Шэнь не всегда располагает к себе. Временами он не прочь побрюзжать («Об ошибках, найденных в книгах»). Однако гораздо чаще благороден и наблюдателен («О наслаждении делами, сделанными для других», «Об одной и той же доброте, которая приносит разные плоды»). Кроме того, он человек здравого смысла: «Медицинское знание черпается не только из книг». Еще трезвая мысль: «В нашем мире дела зачастую идут не так, как мы ожидаем». Да уж. Трудно не согласиться.
Вообще говоря, Шэнь обладал многими талантами, но в конечном счете он был гением наблюдательности. Причем не любой наблюдательности, а той, которая связана с мгновенным озарением (как говорит Роберт Градин, «красотой внезапного видения»). Именно такие наблюдения имел в виду Чарльз Дарвин, когда предостерегал: «Размышлять во время наблюдения – роковая ошибка». Иными словами, нехорошо, когда наблюдению мешают предпосылки и ожидания. Сосредоточься на том, что видишь. Обдумаешь позже.
Каждое великое открытие, каждое революционное изобретение начиналось с акта наблюдения. Гений смотрит на то, что видят все, но замечает нечто новое. Мир видит всего-навсего еще одну жену-истеричку – а Фрейд находит подсказки к открытию. Мир видит двух обычных птиц – Дарвин усматривает между ними взаимосвязь, способную объяснить происхождение человека. Великие теории – теория бессознательного и теория эволюции – появятся позже, но семя, благодаря наблюдению, уже посеяно.
Конечно, не все так просто. Мы настолько привыкли к окружающей среде, что не замечаем ее. Творческие люди способны увидеть все иными глазами, «сделать знакомое незнакомым».
Взять хотя бы Уильяма Гарвея. Он был врачом и жил в Англии в начале XVII века. До него думали, что кровь образуется в печени, откуда распространяется по всему телу. Гарвей и сам в это верил, пока не увидел пульсирующее сердце рыбы. По ассоциации ему вспомнился насос – и он выдвинул верную гипотезу: наше сердце действует подобно насосу. Опять-таки, это удалось ему потому, что он «сделал знакомое незнакомым», как пишет изобретатель и психолог Уильям Гордон в Journal of Creative Behavior. По мнению Гордона, данным навыком обладают все творческие люди.
Для человека такого масштаба Шэнь не слишком прославлен даже у себя на родине. Когда я упоминаю о своем интересе к нему, собеседники тупо смотрят или удивляются, что меня занесло в эдакие дебри. Но почему его имя не гремело повсеместно? Быть может, виноваты стереотипы: Шэнь был ученым в эпоху, более известную живописью и поэзией. Кроме того, он мало занимался саморекламой.
Впрочем, он и не жаждал славы. Скромный человек, он жил во времена, когда почиталась добродетель. Это неизбывное смирение глубоко присуще китайскому гению и объясняет, почему многие из шедевров китайской классики анонимны, а имена ряда изобретателей неизвестны. Пусть имена забылись, но, как говорит синолог Фредерик Моут, эти люди продолжают жить «в мостах и башнях, городских стенах и гробницах, каналах с их шлюзами и дамбами, корпусах затонувших кораблей – в бесконечных артефактах повседневной жизни».
Золотая рыбка косится на меня с неодобрением. Что-то она на себя не похожа: словно набрала грамм 50, да и отметину над глазом я прежде не замечал. Не меняет ли персонал вместе с простынями и рыбок? Или я теряю чувство реальности? Путешествовать интересно, но подчас это нарушает спокойствие, выбивает из колеи. К счастью, в номере можно не только любоваться рыбкой: к моим услугам четырнадцать телеканалов. Я не чужд этому всеобщему наркотику, а потому тянусь за пультом. Впрочем, тут «наркотик» на любителя: сплошное гостелевидение Китая.
Но что делать? Приходится выбирать: либо китайское ТВ, либо нахальная рыбка. Уж лучше первое. Попереключав каналы, останавливаюсь на оживленной дискуссии, посвященной «великому вопросу Нидэма» (или, как сказали бы сейчас, «инновационному разрыву»). Сколько копий сломано на эту тему! Ведь все изготавливается в Китае, но все изобретено в других странах.
«Почему? – вопрошает ведущая на ясном и чистом английском. – Ведь в Китае полно талантов и ресурсов. – Она хмурит лоб. – Чего нам недостает?»
В студии повисает молчание.
– Да скажите же что-нибудь! – кричу я в экран, шокируя рыбку. (Кстати, я решил ее порадовать и дать ей имя: пусть зовется Гариетта.)
Наконец один из почтенных гостей роняет:
«Недостает времени».
Раздаются возгласы одобрения. Да, времени бы побольше. А еще активного участия властей. Необходимо «выстраивать» инновации подобно тому, как строятся мосты, дамбы и высокоскоростные железные дороги. Слышен новый гул одобрения. Какая глубокая мысль! А ведь инновации не появляются по указке сверху. Во всяком случае, обычно происходит иначе.
Я выключаю телевизор. От дебатов сплошное разочарование. Остался без ответа актуальный, но даже не прозвучавший вопрос: «Что случилось с изобретательностью времен династии Сун?» Или, если сформулировать более остро: «Способствует ли творчеству нынешняя китайская культура?»
Пожалуй, не слишком. В тестах, призванных оценить способность к творческому мышлению, китайцы стабильно показывают худшие результаты, чем жители Запада. Почему? Психологи обычно кивают на конфуцианство: дескать, оно требовало следовать традиции и слушаться авторитетов. Есть в Китае выражение: «Первой подстреливают ту птицу, которая первой взлетит». Оно сродни японскому: «Молотком бьют по гвоздю, который торчит».
Какое может быть творчество в такой обстановке? Ведь гений – это по определению «торчащий гвоздь» и «взлетевшая птица»! Редкие ученые смельчаки ставят ребром вопрос о культуре и творчестве. Эта тема является минным полем с самых первых шагов.
Прежде всего, не существует ни единого определения творчества, ни согласия относительно того, сколь желательно творчество. Некоторые культуры мало ценят оригинальность. У катангских чокве в Африке «художники постоянно заняты монотонной работой вроде изготовления церемониальных масок мвана пво – и ничуть не устают», замечает Арнольд Людвиг в American Journal of Psychotherapy. Аналогичным образом не утомляет повторение одних и тех же действий и самоанцев.
В некоторых культурах творчество считают чем-то сродни болезни – опасным влечением, которое следует обуздывать. Гольским изготовителям масок из Западной Либерии приписываются сверхъестественные способности – однако, замечает Людвиг, это не мешает видеть в них людей «безответственных, пустых и ненадежных». Либерийские родители отговаривают детей от этой профессии, опасаясь позора для семьи. Иногда они пытаются в буквальном смысле выколотить художественные наклонности из своих отпрысков. И все же многие остаются резчиками по дереву. Их влечет желание, которому они не знают имени и которое не могут контролировать. «Они творят, поскольку должны», – заключает Людвиг.
У нас на Западе творчество – особенно творческий гений – считается прерогативой немногих избранных. Так бывает не во всех культурах. Антрополог Марджори Шостак опросила кунгсанов из пустыни Калахари, у которых развиты и бисероплетение, и фольклор, и музыка. В ответ на вопрос, какие из членов племени отличаются наибольшими творческими способностями, они неизменно отвечали: «Все». В примитивных обществах большинство людей участвуют в творческой деятельности, а в более «развитых» творчество начинает восприниматься как нечто особое, а потому становится уделом все меньшего и меньшего числа людей.
