Нин Ван - Как Китай стал капиталистическим
Современное общество по сравнению с аграрным зависит от огромного числа формальных и неформальных организаций, которые взаимодействуют между собой с помощью правил и норм, включая цены[96]. Более того, организации часто имеют специализированный характер и отличаются друг от друга по целому ряду разноплановых признаков. Конститутивные правила, которые определяют сущность организаций и границы их деятельности, а также регулирующие правила, которые направляют и контролируют отношения между организациями, также различаются по ряду признаков. Разнообразие организаций, включая способы образования и функционирования, является важным условием как подвижности, так и устойчивости социальной и экономической жизни. Поскольку производственные бригады и коммуны в Китае были созданы по указу государства, они не отличались разнообразием в организационном плане. Однако у них были определенные конкурентные преимущества перед крестьянскими дворами, когда следовало решить требовавшую коллективных усилий задачу, как, например, орошение. Даже в земледелии производственная бригада была бы вынуждена приспособиться к новым условиям и действовать более эффективно, чтобы успешно конкурировать с фермерскими хозяйствами, – что и показали отдельные случаи выживания таких бригад. Полный отказ от производственных бригад в деревне был равносилен уничтожению скудного организационного капитала, нажитого Китаем[97].
Инициаторами и действующими лицами периферийной революции, приведшей в конце концов к приватизации производства сельскохозяйственной продукции, были крестьяне и местные органы власти. Процесс шел снизу вверх. Частное фермерство возродилось в Китае еще тогда, когда Пекин продолжал всячески ему противиться, видя в нем врага социализма. Проведенные Пекином реформы (например, повышение закупочных цен на зерно), несомненно, способствовали росту производства сельхозпродукции, но аграрная реформа в Китае обрела собственное лицо и силу благодаря тому, что зародилась в низах. «Деревни попрошаек» в Оычуани и Лньхое – всего лишь два примера триумфального возрождения фермерства вопреки сильному политическому противодействию. Скорее всего, частное фермерство процветало и в других районах с молчаливого согласия местных властей; главным результатом этого начинания стало упрощенное введение системы производственной ответственности крестьянских дворов.
Тем не менее государство сделало большое дело, дав добро начавшейся в низах революции. До тех пор пока правительство не разрешило частное фермерство, крестьяне постоянно сомневались в законности своих действий и в собственной безопасности, а потому не решались на долгосрочные инвестиции. Совместные усилия крестьян – хранителей знаний и опыта – и государства – единственной законной стороны, способной превратить добровольное соглашение в социальный институт, – создали эффективное государственно-частное партнерство, чтобы провести институциональные изменения.
Требуется немало времени, чтобы спонтанно возникшие институты закрепились – то есть укоренились в умах людей, став частью их образа мыслей и действий. Такие институты суть порождение местных условий и духа времени, а потому они многочисленны и разнообразны. Но институциональная эволюция может быть прервана войной, общественными беспорядками или природными катаклизмами. Следовательно, она представляет собой постепенный, но рискованный, исполненный неопределенности процесс. Политическая власть может вмешаться и ускорить этот процесс, не оказывая на него давления. Если становление института поддерживается легитимным, заслуживающим доверия государством, он может быстро превратиться в общую точку отсчета и стать ориентиром для действующих социальных сил – по крайней мере в краткосрочной перспективе. Как долго продержится такой институт при поддержке государства, зависит от того, насколько результаты его деятельности будут соответствовать ожиданиям, а также от готовности правительства отстаивать и защищать свое решение. Государство стоит перед деликатной дилеммой. Оно может создать условия для институциональных изменений и придать им законную силу через одобрение и политическую поддержку. Однако рука помощи способна легко превратиться в железный кулак: если народ станет противиться созданию того или иного государственного института, власти могут воспользоваться методами принуждения и угнетения. Даже при осторожном и осмотрительном вмешательстве со стороны государства склонность последнего к силовым методам все равно даст о себе знать. Невольной жертвой такого вмешательства становится многообразие институтов: государство уничтожает их, исходя из соображений практической целесообразности. Это может иметь очень серьезные или даже роковые последствия, если результаты работы избранного властями института сильно разнятся от региона к региону, а институциональное многообразие оправданно.
К счастью, частное фермерство отлично показало себя в большинстве китайских деревень, где соотношение земля/труд исключало эффект масштаба. В качестве государственной политики фермерство местами встречало противодействие, особенно в районах, где хорошо зарекомендовали себя колхозы, а местные условия благоприятствовали крупномасштабному сельскому производству[98]. Несколько колхозов уцелело, однако в большинстве регионов государственная политика одержала верх.
Необходимо отметить, что история аграрной реформы в Китае не заканчивается на деколлективизации и возрождении частного фермерства. Деколлективизация освободила крестьян от диктатуры коммун и производственных бригад. Но для возрождения духа коммерции и предпринимательства гораздо важнее было то, что крестьянам вернули возможность выбора. Поэтому даже в районах, в штыки воспринявших частное фермерство, люди радостно приветствовали сопутствовавшую ему экономическую свободу[99]. Это послужило лишним доводом в пользу быстрого внедрения системы производственной ответственности и стало главной движущей силой аграрной реформы в Китае.
4
Параллельно с переводом сельского хозяйства на систему закрепления производственных заданий в китайской деревне произошла еще одна революция – сельская индустриализация, начало которой положил подъем волостных и поселковых предприятий[100]. Эти предприятия, обеспечив работой не занятых в сельском хозяйстве крестьян, сыграли решающую роль в становлении динамично развивающегося негосударственного сектора экономики, особенно в первые 20 лет реформы. После официальной легализации частного бизнеса в середине 1990-х годов большинство волостных и поселковых предприятий были приватизированы и за редким исключением практически исчезли как вид. Однако их быстрый расцвет и медленное угасание могут многое поведать о природе китайских реформ.
Самое удивительное в истории волостных и поселковых предприятий – это сама их способность выжить. Они сыграли ключевую роль в переходе китайской экономики от социализма к рынку, несмотря на враждебное отношение со стороны властей. Пекин всегда видел в них неудачливых конкурентов государственных предприятий, недолюбливал их и презирал. В 1987 году Дэн Сяопин с удивлением отметил внезапный успех волостных и поселковых предприятий:
Величайшим успехом палией аграрной реформы, на который мы совершенно не рассчитывали, было возникновение большого количества предприятий, управляемых деревнями и волостями… На протяжении последних нескольких лет стоимость произведенной ими продукции росла более чем на 20 % в год. Этот рост, волостных и поселковых предприятий, в первую очередь промышленных, обеспечил работой 50 % незанятых крестьян… Ни я, ни другие товарищи не могли себе представить такого результата; для нас это полная неожиданность[101].
Дэн Сяопин честно признал, что поражен удивительными достижениями волостных и поселковых предприятий, однако в своей речи он и словом не обмолвился о чинимых этим предприятиям препонах и о просчетах государственной политики.
Нельзя сказать, что волостные и поселковые предприятия появились из ниоткуда. Многие из них обязаны своим происхождением старым коммунам и производственным бригадам, так что их можно считать наследием Мао Цзэдуна, пытавшегося провести индустриализацию села. Наследие пригодилось: образование волостных и поселковых предприятий шло легче и проще, чем могло бы. К 1978 году на коммунных и бригадных предприятиях работало более 28 миллионов крестьян, что составляло 9,5 % всей рабочей силы на селе (Wu Li 1999: 792). Однако наследство оказалось серьезно обременено собственным прошлым. Многие коммунные и бригадные предприятия произошли от дворовых доменных печей эпохи «большого скачка». Они были крайне невыгодны и с трудом справлялись с производством низкокачественного чугуна и стали. Помимо этого, они конкурировали за сырье с государственными металлургическими комбинатами, которые в результате работали с недозагрузкой производственных мощностей. К тому же в «дворовой металлургии» было задействовано слишком много рабочих рук: из-за нее крестьянам было некогда возделывать землю, что лишь усугубляло катастрофическую ситуацию с массовым голодом (например: Li Wei, Dennis Tao Tang 2005). После «большого скачка» государство первым делом закрыло все дворовые доменные печи, чтобы позволить подконтрольным ему крупным сталелитейным предприятиям работать на полную мощность (например: Xue Muqiao 2008: 19). История с «дворовой металлургией» внушила партийным функционерам, отвечавшим за развитие промышленности, скептицизм и недоверие по отношению к волостным и поселковым предприятиям. Связанные с другими представителями госаппарата и напрямую работавшие с государственными заводами и фабриками, эти функционеры воспринимали успех волостных и поселковых предприятий как угрозу. К тому же большинство этих предприятий использовали устаревшее оборудование и технологии, от которых отказались госпредприятия. В результате они считались ущербными и отсталыми конкурентами, теснящими более совершенные и современные государственные заводы и фабрики (например: Li Lanqing 2008: 28–29). Исходя из этого Пекин разработал ряд мер, чтобы лишить волостные и поселковые предприятия кредитов, ресурсов и доступа на потребительский рынок.
