Энди Эндрюс - Смотритель судьбы. Ключ к решению «неразрешимых» проблем
К тому времени как Бобби торжественно закончил постройку этих скромных сооружений на берегу канала, их с Ивонной дети уже выросли и разъехались кто куда, и дом опустел – в нем теперь остались только Ивонна и ее муж, за которого она вышла, когда ей исполнилось шестнадцать. Много вечеров супруги проводили на скамье у пирса, попивая холодный сладкий чай, любуясь приливом, разговаривая о пустяках. Они просто наслаждались покоем, взаимной любовью и ощущением, что Господь любит их. И так было, пока Бобби не умер.
Старший сын Ивонны, Томми, теперь жил в Далласе. Он уже успел обзавестись не только детьми, но и внуками. Близнецы Рэй и Марта жили в Саратоге, и у каждого была своя семья. А Брэдфорд, младшенький сын Ивонны, уже покинул этот мир. Ей с трудом верилось, что она пережила свое родное дитя, но так оно и было. Брэдфорд умер всего сорока семи лет, и Ивонна до сих пор думала о нем как о малыше. Пусть для кого-то он был взрослым мужчиной, а для нее сын всегда оставался маленьким мальчиком, который босиком бегал по двору, перелезал через плети жимолости, охотно смеялся над дурацкими анекдотами, но как-то в Сочельник расплакался, пожалев младенца Иисуса, – ведь тому пришлось появиться на свет в хлеву.
Ивонна гордилась тем, чего достигла в жизни, и считала, что прожила свой век хорошо, достойно, но она понимала – ее земной срок истек, пора уходить. Так она решила уже несколько месяцев назад, решила наверняка, но все же вот она до сих пор тут, болтается ни к селу ни к городу, словно новогоднее уличное украшение, которое забыли снять до марта месяца. Однако Ивонна не хотела сама решать свою участь и выжидала.
– О, простите! – воскликнула она, подойдя вплотную к скамейке, ибо только сейчас заметила, что место уже занято: у пирса сидел какой-то старик. У ее пирса! Даже мэр городка однажды, давным-давно, написал в газете, что это пирс Ивонны и Бобби. Весь город знал, что пирс построил ее муж, и что пирс стоит аккурат напротив их дома. Никто никогда не ставил тут машину, не причаливал, не занимал место. Ивонна всегда ощущала, что Город обтекал ее личный пирс, ее персональную тихую гавань, неприкосновенное убежище.
Ивонну настолько поглотило созерцание азалий, что старика она не заметила. Ей и в голову не пришло, что ее законное место может занять посторонний. Поэтому, увидев незнакомца, она ахнула и отступила. Седовласый незнакомец встал и улыбнулся.
– Чудесный вечер, – любезно сказал он, – а уж место – удачнее не придумаешь! Какой отсюда вид! Несравненный!
Он слегка поклонился и сказал:
– Прошу вас, миссис Каллауэй, присаживайтесь. Если вам желательно побыть в одиночестве, так я уйду, только скажите. Но, признаюсь, мне бы хотелось на некоторое время составить вам компанию – если позволите.
– Сэр, – ответила Ивонна, – мы беседуем не на равных: вы, совершенно очевидно, меня знаете, а я, кажется, не имею счастья быть с вами знакомой, и вы не представились.
Седовласый вновь поклонился и протянул руку.
– Примите мои глубочайшие извинения, мадам. В здешних краях такую красавицу все знают, а я – лишь мимохожий странник, джентльмен, путешествующий для своего удовольствия и без особенной цели. Меня зовут Джонс, и, если позволите, просто Джонс, а не «мистер».
Ивонна улыбнулась учтивому кавалеру и протянула руку. Джонс помог ей усесться на скамью.
– Так вы позволите составить вам компанию? – спросил Джонс.
– Да, – милостиво ответила Ивонна, – садитесь.
Джонс сел рядом, бережно поставив под скамью свой потертый кожаный чемоданчик. Ивонна положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Джонс, помолчав, похлопал по деревянному сиденью скамейки.
– Замечательно сработано, прямо восхищаюсь, – заметил он. – Нынче уж так тщательно не делают, а если и делают, то редко – днем с огнем не сыщешь такой работы. До меня дошли слухи, что это прекрасное сооружение – дело умелых рук вашего покойного супруга?
Ивонна просияла от гордости.
– Да, – ответила она, – мой Бобби Грей сладил эти скамьи в 1969 году. Обратите внимание, ни единого гвоздя, только клинышки.
– Я заметил, – кивнул Джонс, поглаживая пальцами крепкие клинья. – Превосходно, просто красота.
– Верно ли я поняла – вы не местный?
– Совершенно верно, – ответил Джонс. – Однако я часто бывают в этих краях и успел изучить их: по достоинству оценил город и окрестности, прикипел душой к местным жителям и полюбил эту скамейку.
Ивонна рассмеялась.
– Что ж, еще раз добро пожаловать, Джонс… так вас зовут?
– Да, мэм. И спасибо на добром слове.
Ивонна слегка наклонилась вперед и показала вправо, на воду.
– Видите ту большую скалу? – спросила она.
– Да.
– Сейчас отлив, поэтому ее и видно, а обычно она под водой. В пяти футах от нее есть большая яма. Там не очень глубоко, но во время прилива туда заплывает много морского окуня. Бывало, мои мальчики добывали оттуда славный улов. Но больше про яму никто не знает, хоть вокруг и снуют лодки, – а я вижу, как окуни там пасутся целыми стаями, мельтешат красными хвостами, охотятся на крабов и креветок. И все же лодки даже не останавливаются…
– Вы сказали – мальчики, – заметил Джонс. – Как я понимаю, сыновья ваши выросли и разъехались. Они часто вас навещают?
– Как могут. Правда, я не рассчитываю, что они будут часто приезжать, честно скажу. У них своя жизнь. – Ивонна повернулась к Джонсу, и лицо ее выразило удивление. – Знаете, у одного из моих сыновей уже и внуки имеются! Как подумаю – даже странно, вот уж не гадала, что доживу до таких преклонных лет. И куда это время утекло? Когда я успела состариться? Должно быть, когда Брэд умер. Мой малыш, – поспешно объяснила она. – Умер-то он – ему почти пятьдесят было, но для меня он все равно малыш…
Некоторое время оба молчали, затем Ивонна заговорила снова.
– Когда Бобби Грея не стало, я как-то это перенесла, но вот Брэд… Негоже, когда мать переживает свое дитя. Жестоко это выходит, тяжело такое снести. – Губы у нее задрожали, голос надломился. – Я так зажилась на этом свете, что от меня уж и толку никакого нет. И как это я состарилась? – Она всхлипнула, чихнула, затем вздернула подбородок повыше. – Вы только послушайте – раскудахталась старуха, совсем из ума выжила. Простите. Должно быть, вы думаете – я не в себе, да и невоспитанно так – на незнакомого человека свои горести вываливать.
– Нет-нет-нет, – мягко отозвался Джонс. – Вы вовсе не ведете себя невоспитанно. Вы, пожалуй, просто неправы, а невоспитанность тут ни при чем.
Ивонна резко вскинулась, решив, будто недослышала.
– Простите, как вы сказали? – спросила она.
Джонс улыбнулся и, тщательно подбирая слова, объяснил:
– Моя дорогая леди, невоспитанность и вы – две вещи совершенно несовместимые, такого мне бы и в голову не пришло, но… – он поднял указательный палец, – когда вы сказали, что будто бы зажились на свете и от вас уже нет толку, для меня это прозвучало неимоверной нелепостью, так что я должен вам объявить свое категорическое несогласие.
Ивонна устремила взгляд на водную гладь.
– Как мило с вашей стороны, – ответила она.
– Но ведь вы мне не поверили? – заранее зная ответ, уточнил Джонс.
Ивонна была слишком вежливой, чтобы встать и уйти, или сказать Джонсу «не лезьте не в свое дело», однако всему есть границы! Боже милостивый, какое нахальство – едва знакомый человек берется судить о ее жизни! Да еще так категорично и с таким напором!
– Сэр, – нервно отчеканила она, слегка повысив голос. – Я всего лишь старуха, которая желала бы мирно дожить свой век, не мешая тем, у кого и без меня полным-полно дел.
Джонс воздел руки вверх и возвел глаза к небу.
– Господи! – воззвал он. – Не дай этой почтенной даме скончаться на скамейке у меня перед носом. – Не опуская рук, он лукаво скосил глаза на Ивонну.
– Будет вам дразниться, – упрекнула его она.
Джонс хмыкнул.
– Что ж, тогда и вы будьте серьезны, – парировал он. – Вы ведь вовсе не так уж стары. Вот, по-вашему, сколько мне лет? – спросил Джонс у Ивонны и выдержал паузу, позволяя ей рассмотреть его как следует. – Да-да, поглядите-ка на меня хорошенько, сколько дадите?
– Понятия не имею, – сухо ответила Ивонна.
– Что ж, тогда вы выиграли, – благодушно объявил Джонс, – потому что и я тоже понятия не имею, сколько мне лет. Бросил, знаете ли, подсчитывать после пятидесятой годовщины моего тридцать девятого дня рождения!
Ивонна недоверчиво покачала головой:
– Что, и вправду не знаете?
– Ну, я уверен, что еще лет двадцать протяну, – сказал Джонс, – но не в этом соль. Неужели мы позволим, чтобы какие-то цифры диктовали нам, как себя чувствовать? И кроме того, юная барышня, – а для меня вы именно юная барышня, – кто вам разрешил думать, будто вам больше нечего делать на этом свете и нечего дать миру?
Ивонна не долго размышляла над ответом.
– Я просто смотрю на вещи честно. После того как не стало Бобби, а у детей пошла своя жизнь… – она умолкла, потом, словно уговаривая сама себя, закончила: – Невозможно же без конца играть в бридж, да и потом, недаром же говорят: старики должны уступать дорогу молодым. Я всем сердцем чувствую, что срок мой истек.
