Уильям Дэбарс - Модель Нового американского университета
Однако, пусть исследовательские университеты США и неизменно лидируют в мировых рейтингах, эти точечные успехи горстки элитных учебных заведений мало способствуют достижению широкого охвата населения образованием и производству такого количества инноваций, которые обеспечили бы устойчивую конкурентоспособность страны. Не желая или не будучи в состоянии принять всех способных к обучению абитуриентов, эти университеты в последние десятилетия стали поддерживать свой статус элитных высоким отсевом при поступлении. И даже если лидерские позиции в рейтингах могут привести американцев к умозаключению, что в нашей стране лучшие колледжи и университеты, результаты международного исследования Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), анализирующего уровень знаний в области чтения и математической грамотности среди взрослого населения[73], ставят такой вывод под вопрос. Кевин Кэри, эксперт Фонда «Новая Америка» в области образовательной политики, верно отмечает, что параметры, позволяющие считать данные университеты лидерами, – т. е. показатели их исследовательской активности – в сущности, ничего не говорят о качестве американского высшего образования в целом: «Вера в международное превосходство высшего образования США… в основном зиждется на рейтингах ее лучших университетов… Когда президент Обама сказал “у нас – лучшие университеты”, он не имел в виду “наши университеты в среднем относятся к группе лучших” – даже если так слышится многим. Он имел в виду “среди лучших университетов большинство – наших”. А это совсем другой смысл»[74]. Для нас это различие особенно важно и указывает на необходимость расширения доступа к качественному образованию. Штучные элитные университеты доступны небольшой привилегированной группе населения, в которую попадает лишь малая доля тех, кто способен в них учиться; и последствия такого распределения в экономике знаний будут все более заметными.
«Знания – наше важнейшее дело», – пишет Луис Менанд, профессор английской и американской литературы Гарвардского университета, подразумевая не только академическое сообщество, но и в целом роль знаний в современном обществе. «Успех почти всех наших других дел зависит от него, но его ценность – не только экономического характера. Достижение, производство, распространение, применение и сохранение знаний – ключевые задачи любой цивилизации». И далее Менанд подводит нас к неизбежно вытекающей дилемме: «Знания суть форма капитала, всегда распределяемого неравномерно, и люди, обладающие большими познаниями или большим доступом к знаниям, пользуются преимуществами перед другими людьми, таковыми не обладающими»[75]. Экономисты, конечно же, говорят о человеческом капитале, под которым в самых общих чертах понимается некий объем знаний, навыков и творческих способностей, приобретаемых посредством инвестиций в образование и профессиональную подготовку. Благодаря инвестициям в человеческий капитал, как отмечает экономист Теодор Шульц в одной из первых статей на эту тему, «качество человеческих усилий может быть сильно улучшено, а их производительность увеличена»[76]. Алан Уилсон, член Британской академии и Королевского общества, подтверждает общепринятое мнение: знание в современном обществе является основным капиталом и социальным ресурсом, «наделяющим людей силой… оно лежит в основе любого типа критического мышления». Более того, «оно цивилизует. Проще говоря, все дело в силе знания» — данное высказывание приписывается им Френсису Бэкону, один из афоризмов которого обычно переводят как «знание – сила»[77]. Наблюдение может показаться общим местом, однако, по-разному формулируемое на протяжении веков, никогда оно не было более актуально, нежели в условиях нынешней экономики знаний.
«Мы живем в эпицентре взрыва знаний», – пишет Уилсон. Но далее он вынужден поставить вопрос, имеющий прямое отношение к нашему анализу недостатков современной системы производства знаний: «Почему рост знаний не способствует прогрессу?» При таком объеме теоретических и прикладных знаний нам, по его оценкам, недостает амбиций (а также базовых знаний «на входе») концептуализировать и разработать «пространство знаний» и институциональные рамки для преодоления глобальных вызовов; университеты развиваются слишком медленно и не успевают за темпами изменений в структуре знания[78] (что наталкивает на необходимость междисциплинарности – мы рассмотрим это в главе 5). Ответ на вопрос, сможем ли мы обуздать неконтролируемое распространение знания, присущее нашей эпохе, поставив его на службу обществу, пока остается открытым. Философ Роберт Фроудман в связи с этим исследует привходящие ограничения нашего «эпистемологического режима – производства знаний по принципу laissez-faire, то есть фактически неконтролируемого». В подтверждение масштабов – пусть и не эффективности – академической производительности он цитирует одно исследование: в 2009 г. примерно в 26400 рецензируемых научных журналах было опубликовано более полутора миллионов научных статей. Согласно данным другого исследования, лишь 40 % статей, опубликованных с 2002 по 2006 г. в ведущих журналах в области естественных и социальных наук, были процитированы в первые пять лет после выхода; 48 % всех опубликованных статей в 2005 г. не цитировал никто и никогда[79].
Помимо научных открытий, отличающих его от других институциональных типов вузов, у исследовательского университета есть и другие цели. Несмотря на важность ниши, которую занимают такие университеты в экономике знаний, исключительный акцент на открытиях и инновациях будет ограничивать их потенциал, пока они не станут оглядываться на более общий социальный контекст. Производство знаний продуктивно в различных организационных средах, включая промышленные лаборатории и систему национальных лабораторий, содействующих развитию государственной инновационной системы. Но сочетая в своей миссии преподавание, исследования и служение обществу, исследовательские университеты имеют уникальную возможность более чутко настроить свои цели и задачи на благо общества. Мы ошибочно полагаем, будто их интеллектуальные задачи – исследования, технологические инновации – автоматически и безусловно согласуются с наиболее значимыми целями общества. Нет, если исследовательским университетам суждено стать столь же полезными для общества, сколь они преуспели в научном плане, им потребуются целенаправленные усилия по интеграции «социально ответственных» задач в свою исследовательскую и инновационную деятельность[80].
Знание, производимое исследовательскими университетами, становится все более специализированным, и когда его эффект для мира дробится на все более мелкие фрагменты, прибыль от инвестиций в него снижается. Поиски неизвестного всегда будут престижны, но непонятно, почему исследовательские университеты должны цепляться за отжившую модель, акцентирующую изоляцию и специализацию. Оценивая фундаментальные исследования, мы руководствуемся скорее любопытством, нежели решением некой общественно полезной задачи, и в результате упускаем из виду потенциал их применения – он явно проигрывает тому спектру возможностей применения, который открылся бы, если бы мы шли от потребностей пользователей[81]. Противопоставление фундаментальных исследований прикладным – во многом иллюзорно; и те и другие играют крайне важную роль, и во многих случаях граница между ними столь призрачна, что просто теряет смысл[82]. Тем не менее академической культуре в ее привычном формате производства нового абстрактного знания нередко свойственно забывать, что ее учреждения вполне способны и сами задавать направление научным открытиям и цели их технического применения для получения желаемых результатов, будь то продукты, процессы или идеи.
Хотя американские исследовательские университеты сохраняют мировое лидерство в области открытий и инноваций, их способность масштабировать результаты и реагировать в режиме реального времени подчас ослабляется неповоротливостью бюрократических структур, необходимых для поддержания существующей академической инфраструктуры и административных практик. Как следствие, наши университеты способны к адаптации лишь в пределах своей организации, в то время как их усилия скорее должны быть направлены на обеспечение способности общества адаптироваться к сложности
и неопределенности, ставших привычными условиями нашего существования. Для этого некоторым университетам – помимо тех, что некогда впитали утилитаристские идеалы системы «земельных» университетов, – полезно было бы более активно заняться амбициозной и многогранной работой на благо общества, реализуя программы, содействующие социальному прогрессу и региональному экономическому развитию. Не менее насущной остается и задача взращивания необходимого числа ученых, инженеров, творческих работников, философов, экономистов, докторов и юристов – проще говоря, образованных граждан, из которых получатся будущие лидеры в каждой сфере жизни.
