Джеральд Даррел - Новый Ной
Я поставил клеть Чолмондели на некотором расстоянии от шатра, а конец цепи прибил к толстому стволу дерева. Так, подумал я, он не будет особо досаждать ни мне, ни другим обитателям лагеря, но сможет наблюдать за всем, что происходит, и переговариваться со мной на своем таинственном языке "ху-ху". Но в первый же день своего пребывания в лагере Чолмондели задал мне жару.
Возле шатра у меня содержались с десяток маленьких ручных обезьян, привязанных за веревки к вбитым в землю колышкам. Я соорудил им для защиты от солнца навес из пальмовых листьев. Осматриваясь вокруг, Чолмондели, естественно, наткнулся на этих обезьян. Одни малютки ели фрукты, другие мирно спали на солнышке, не подозревая, что их ожидает. А случилось вот что: моему молодчику захотелось поиграть в боулинг(3), все равно чем.
Я работал в шатре, когда внезапно до меня донесся крик, которого я не слышал никогда прежде. Это вопили мои обезьянки, и я тут же выскочил посмотреть, что случилось. Оказывается, Чолмондели, подобрав булыжник размером с кочан капусты, пустил его по мартышкам, как шар по кеглям. К счастью, он не попал ни в одну из них, зато перепугал до смерти.
Как только я появился, Чолмондели подобрал другой булыжник и уже занес лапу назад, как профессиональный игрок, выбирая цель. Он был явно раздосадован, что прошлый раз промазал. Я схватил прут, с криком бросился к нему и от души ударил. К моему удивлению, Чолмондели бросил камень, накрыл лапами голову и принялся кататься по земле и вопить. Ну, это он валял дурака: в спешке я схватил такой чахлый прутик, что он его и не почувствовал на своей могучей и широкой, как стол, спине.
Еще пару раз стегнув его, я устроил ему разнос. Он сел и с виноватым видом отряхнул со шкуры обрывки листьев. С помощью африканцев я убрал все находившиеся в пределах его досягаемости камни и, устроив для профилактики еще одну выволочку, возвратился к работе. Но надежды на то, что оргмеры окажут на него какое-то воздействие, оказались напрасными: выглянув из шатра, я увидел, что он самозабвенно роет землю – не иначе как в поисках метательного оружия...
К моему огорчению, вскоре после приезда в лагерь Чолмондели заболел. Почти две недели он отказывался от пищи, от самых соблазнительных фруктов и деликатесов и даже – слыханное ли дело? – от ежедневной порции чая. Несколько глотков воды – вот все, что он принимал за день. Он все больше худел, глаза у него впали, и я забеспокоился, что он умрет. Он потерял всякий интерес к жизни и целыми днями лежал с закрытыми глазами в своей клети. По вечерам, когда становилось достаточно прохладно, я выводил его на прогулки. Конечно, они не могли быть долгими – Чолмондели так ослаб, что после нескольких ярдов ему приходилось отдыхать.
Однажды я взял с собой на прогулку его любимое печенье. Мы медленно поднялись на вершину невысокого холма, что располагался вблизи лагеря, и уселись полюбоваться открывающимся с него видом. Пока мы отдыхали, я вынул из кармана одно печенье и, облизываясь от удовольствия, съел его. Чолмондели удивленно посмотрел на меня, ибо знал, что я всегда делю с ним еду, когда мы выходим гулять вместе. Я съел еще одно печенье, а он смотрел мне в рот, словно желая понять, так ли оно мне нравится, как первое. Удостоверившись, что это печенье мне понравилось не меньше, он сунул лапу в карман, вынул одну штучку, высокомерно обнюхал и, к моему изумлению, слопал, а потом полез в карман снова. Я понял, что ему становится лучше. На следующее утро он выдул полную кружку сладкого чая и сожрал целых семнадцать штук печенья, а через три дня уже ел как обычно. В следующие две недели аппетит его вырос вдвое, так что я почти разорился на бананах.
Чолмондели ненавидел только две вещи: во-первых, африканцев, во-вторых, змей. Может быть, африканцы сильно дразнили его, когда он был маленьким, но только свою нелюбовь к чернокожему племени он демонстрировал не раз. Забьется в клеть и поджидает, пока какой-нибудь африканец не пойдет мимо, а завидя бедолагу, вскакивает, шерсть дыбом, размахивает руками и орет благим матом. А уж если чернокожая толстушка имела несчастье пройти мимо с корзиной фруктов на голове, тут только держись: он входил в такой раж, что бедняжке ничего не оставалось, как бросить корзину, подобрать юбки и задать стрекача, коли жизнь дорога. Герой же принимался лихо отплясывать с видом победителя, гремя цепью, ухая и радостно скаля зубы. Со змеями у него той отваги не было. Завидев меня со змеей в руках, он начинал странно размахивать руками, словно хотел сказать: "Чур, чур меня!" – и вопил от страха. Если же я клал рептилию на землю и она ползла в его сторону, он удирал, насколько позволяла цепь, громко звал на помощь и швырял в змею палки и комья земли, чтобы не дать ей подползти поближе.
Однажды вечером, когда я, как обычно, собирался запереть его в клети, он, к моему удивлению, наотрез отказался туда идти. Там была приготовлена мягкая постель из банановых листьев, и я решил, что он просто валяет дурака. Но когда я напустился на него с упреками, он взял меня за руку, повел в клетку, а сам осторожно ретировался и стал обеспокоенно наблюдать за мной. Я понял, что в клети находится что-то для него страшное, и, тщательно обследовав ее, обнаружил крошечную змейку, свернувшуюся как раз посреди подстилки. Она была совсем не опасна, но обезьяне-то этого не объяснишь: на моего подопечного любая змея наводила страх.
Чолмондели быстро научился разным трюкам и постоянно горел желанием их продемонстрировать, так что, когда мы вернулись в Англию, он приобрел большую известность и даже несколько раз выступал по телевидению. Публика приходила в восторг от того, как он, развалившись в кресле и надев шляпу, доставал сигарету и сам прикуривал, как наливал себе пива, и от многого другого. Похоже, успехи так вскружили ему голову, что вскоре он удрал из зоопарка и отправился гулять по Ридгнент-парку, наводя ужас на встречных. Дойдя до проезжей части, он увидел стоящий автобус и ловко влез в дверь – он так любил кататься! Однако пассажиры были явно не в восторге от перспективы поездки с таким спутником и в панике бросились к выходу. К счастью, тут подоспели служители зоопарка и схватили Чолмондели. Грустно шагал он обратно в клетку, но я бы на его месте решил, что вид испуганных пассажиров, в панике протискивающихся к дверям и застревающих в них, стоит любых полученных за эту проделку разносов и колотушек. Да, чувство юмора у моего друга было явно не на высоте!
Глава седьмая,
В КОТОРОЙ Я СТАЛКИВАЮСЬ С ПРОБЛЕМАМИ ВОЛОСАТЫХ ЛЯГУШЕК, ЧЕРЕПАХ И ДРУГИХ ЗВЕРЕЙ
Отлов диких животных – обычно, хотя и не всегда, – самая простая часть экспедиции. Заполучив необходимые экземпляры, нужно позаботиться, чтобы они были живы-здоровы, а это, как правило, нелегко. Животные по-разному реагируют на неволю, и порой даже представители одного и того же вида ведут себя совершенно по-разному.
Однажды я купил у охотника двух детенышей мандрила. Мандрилы – это крупные павианы с зеленоватой шерстью и красными ягодицами; их можно увидеть во многих зоопарках. Оба детеныша неплохо прижились у меня, и скоро я заметил, что по привычкам они сильно отличаются друг от друга. Например, когда им давали бананы, один тщательно очищал плод и съедал сердцевину, выбрасывая шкурку, а другой, столь же тщательно очистив банан, съедал как раз шкурку, а сердцевину выбрасывал.
Одной из важнейших статей обезьяньего рациона являлось молоко, которое я выдавал им каждый вечер. В большой жестянке из-под керосина я разводил горячей водой порошковое молоко, распускал в нем несколько таблеток, содержащих кальций, добавлял несколько ложек солода и рыбьего жира – и питье готово; по цвету оно напоминало слабый кофе. Большинство детенышей выпивали его залпом и буквально сходили с ума, видя, как в назначенное время я подхожу к ним с кружками. Они трясли прутья клеток, вопили, возбужденно топали ногами, пока я разливал им молоко. Однако взрослых обезьян трудно было приучить к этой странной бледно-бурой жидкости. Не знаю почему, но они явно относились к ней с подозрением.
Иногда, чтобы добиться желаемого, я разворачивал клетку, и вновь пойманная обезьяна видела, как другие с жадностью, вплоть до икоты, расправляются с содержимым своих кружек; тогда и новенькая задумывалась над тем, что, может быть, непонятный напиток все же заслуживает внимания. Попробовав его, она уже не могла оторваться. Но иногда попадалась такая упрямица, которая, хоть и наблюдала за соседями с интересом, сама наотрез отказывалась попробовать. Я решил, что в этом случае единственная возможность – плеснуть содержимое кружки обезьяне на руки. Всем известно, какие они чистюли, – обезьяна тут же примется слизывать липкую жидкость и, убедившись, как она вкусно пахнет и приятна на вкус, охотно все выпьет.
Большинство животных кормить довольно просто, если знаешь, что они едят на воле. Хищников, например мангустов и диких котов, можно кормить козлятиной, говядиной, сырыми яйцами, добавляя в рацион молоко. Но важно, чтобы животные получали достаточно грубой пищи. Когда они убивают свою добычу, они съедают ее вместе со шкурой и костями. Если в неволе они этого не имеют, то вскоре заболевают и гибнут. У меня имелась корзина, полная перьев и шерсти, и прежде чем давать мангустам козлятину или говядину, я непременно вываливал во всем этом куски мяса.
