Философия имени - Алексей Федорович Лосев
Более конкретный ответ о соотношении конструктивных построений с реальностью может дать следующий комментарий А.Ф. Лосева к операции порождения в теоретической лингвистике:
«Само собой разумеется, что это – только чистая теория и хочет быть тоже чистой теорией. Что же касается естественных языков, то звенья, предполагаемые рекурсивно-понимаемым порождением, часто могут отсутствовать или оставаться для нас неизвестными. Но и в этом случае рекурсивно-понимаемое порождение остается четким критерием для оценки того, насколько одно языковое явление зависит от другого и насколько эта зависимость нам известна или неизвестна» [Лосев 1983: 61].
А.Ф. Лосев подразумевает в этой работе двухступенчатую теорию порождения С.К. Шаумяна, которая, в его глазах, выгодно отличается от теории Н. Хомского, у которого «порождающая модель прямо и непосредственно порождает собою грамматику естественного языка, превращая тем самым язык в чисто рациональное построение» [Там же]. Другая же теория «хочет учесть также и все иррациональные моменты в языке, используя для этого именно двухступенчатую теорию, т.е. теорию языковой глобальности и теорию идеального отражения этой глобальности в структурных и модельных образах» [Там же].
Диалектику А.Ф. Лосев считал наиболее точным знанием из всего того, что человек до сих пор сумел построить в своей мысли, и постоянно подчеркивал, что владение таким методом предполагает специфическую культуру ума, бесконечно далекую от культуры ума традиционной метафизики. И добавим – научно-предметной мысли. Если метафизик в своих построениях апеллирует к существованию особых вне-умных сущностей, то диалектик, говоря о последних, т.е. абсолютных, основаниях знания и бытия, имеет дело только с «чистым умом», погруженным в умный мир чистого умозрения, или мир чистой мысли, изъятый из мира «естественной установки». В диалектике нет места метафизическому натурализму, который пытается «понять эйдетическую природу ума как арену каких-то физических или психических сущностей» [Лосев 1993б: 246].
Диалектик видит жизнь в ее максимально общем («умном») виде, отвлекаясь в своих конструктивных построениях от всей сферы сверхчувственной и чувственно-постигаемой реальности и ее категорий: пространства и времени, исторической или какой-либо «вещественной» процессуальности и, наконец, самого факта существования вещей. В диалектике как универсальном методе речь может идти о всяком предмете и опыте – реальном и нереальном, возможном и невозможном. Свой реальный смысл диалектическое знание может иметь только тогда, когда будет рассматриваться вместе с самими вещами и знаниями о вещах и действительности. Поэтому настоящей ошибкой было бы совершать, по А.Ф. Лосеву, натурализацию («овеществление») платоновских чисто смысловых конструкций по образцу новоевропейской метафизики, рассматривающей пространство в виде некоего «мистического абсолюта» [Там же].
О научно-эмпирическом плане данной книги эксплицитно говорил и сам А.Ф. Лосев. По его словам, анализ имени и слова, осуществляемый в данном трактате, должен прояснить «пути и методы собственного научно-эмпирического анализа, будь то языкознание, психология или какая-нибудь иная эмпирико-индуктивная дисциплина» [Лосев 2016: 54]. И действительно, как утверждает Н.О. Лосский, Лосев в своей «Философии имени» разрешает почти все частные проблемы языка. Он считает, что, если бы нашлись лингвисты, «способные понять его теорию, как и философию языка о. Сергия Булгакова, то они столкнулись бы с некоторыми совершенно новыми проблемами и были бы в состоянии объяснить новым и плодотворным способом многие черты в развитии языка» [Лосский 1991: 344]. В частности, они «нашли бы путь преодолеть ассоцианизм и крайний психологизм и физиологизм в теории языка» [Там же].
По мысли Ю.С. Степанова, акцентирующего внимание на семантико-семиотическом плане данного трактата, философия имени А.Ф. Лосева охватывает все «главные семантические назначения имени – от именования вещи, через сигнификацию „эйдоса“, „идеи“ и „логоса“ (понятия), вплоть до слова как формы символа и мифа» [Степанов 1998: 225].
2.2.3. Мистико-религиозный план трактата.Если научный план пребывает в книге как снимаемый в рамках чисто философского движения мысли, то третий компонент цельного знания – мистико-религиозный – присутствует в тексте в форме невидимого основания развиваемой здесь концепции имени. К идее существования такого плана можно приступить, задаваясь вопросом о том, какие же жизненно-мифологические планы стоят за диалектически развиваемой идеей о наличии именной структуры в вещи и выведении имени из сущности (вещи), проистекающей из позиции имяславия в широком его понимании и представления мира как имени.
Диалектика как «цельное и конкретное знание», в вúдении А.Ф. Лосева, есть «очень тонкое и глубокое знание», и она «требует такого же цельного, конкретного, глубокого и тонкого опыта» [Лосев 1995: 230]. Можно ожидать поэтому, что и за диалектическими построениями «Философии имени» также стоит некий глубокий жизненный опыт, помимо опыта непосредственно воспринимаемой естественной лингвистической активности, к которой постоянно апеллирует автор. Ведь диалектика, по его мнению, «требует абсолютного эмпиризма» и «стало быть, откровения» [Лосев 2016: 49].
Этот самый глубинный пласт является ключом к пониманию идейного замысла книги, да и всего творчества А.Ф. Лосева в целом. Экспликация религиозного плана текста требует особой реконструкции, которая пока еще в полном объеме не была осуществлена. Но отдельные шаги в этой области уже были сделаны. Такая экспликация опирается на два типа оснований. Во-первых, на интерпретацию самого текста (прямые и косвенные свидетельства). И, во-вторых, на высказывания по поводу данной книги самого Лосева как в самой книге, так и в его работах и беседах, в которых идет речь о смысле некоторых фрагментов из диалектической модели реальности в его «Философии имени».
Своеобразным интерпретационным ключом к «Философии имени» в плане введения в ее глубинную проблематику парадоксальным образом служит заключительная цитата из предисловия к этой книге, взятая автором из книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», задающая религиозную тональность текста. В особенности значимы начальные строки «Горé имейте сердца ваши, братья мои, выше, выше» [Там же: 51 ]. В русском переводе начала XX в. эти строки звучали иначе: «Поднимайте сердца ваши, мои братья, высоко, как можно выше» [Ницше 1900]. В современном издании:
