Постмодерн. Игры разума - Жан-Франсуа Лиотар
В гумбольдтовской модели университета каждая наука занимает свое место в системе, которая венчает специализацию. Захват одной наукой поля другой может вызвать только возмущение, «шумы» в системе. Сотрудничество возможно на уровне спецификации, в головах философов.
Напротив, идея междисциплинарности принадлежит собственно эпохе делегитимации и ее вынужденному эмпиризму. Отношение к знанию – это не то же самое, что осуществление жизни духа или освобождение человечества; это скорее отношение пользователей концептуального аппарата и сложного материала к получателям результатов. Они не располагают ни метаязыком, ни метарассказом для того, чтобы сформулировать конечную цель знания и правильное использование. Но они владеют brain storming, чтобы увеличить его результативность.
Придание особой ценности работе в группе говорит о таком преобладании критерия результативности в знании. Ибо в отношении того, о чем можно сказать «истинно» или «справедливо», количество ничего не значит, оно может играть какую-то роль, если справедливость и истинность осмысливаются в терминах более вероятного успеха. В самом деле, при соблюдении условий давно определенных социальными науками, результаты вообще улучшаются при групповой работе.
Но по правде сказать, они в основном зафиксировали свой успех роста эффективности только в границах одной данной модели, т. е. для выполнения одной задачи. Улучшение результатов кажется менее очевидным, когда речь заходит о том, чтобы «вообразить» новью модели, т. е. о концепции. Примеры этому существуют, но все же трудно объединить разделенное, то, что проистекает из устройства группы и обязано исключительной способности согруппников.
Эта ориентация, как можно видеть, касается больше производства знания (исследований), чем его передачи. Совершенно разделять эти аспекты абстракция и к тому же, возможно, вредная даже в рамках функционализма и профессионализма. Тем не менее, решение, на которое в действительности ориентируются институты знания во всем мире, заключается в разведении этих двух аспектов дидактики: «простого» воспроизводства и «расширенного» производства. При этом разводят сущности разной природы: институты, уровни или циклы в институтах, группировки институтов, дисциплин, когда одним предписаны отбор и воспроизводство профессиональных компетенций, а другим – продвижение и «максимальное ускорение» способности к «воображению». Каналы передачи, отданные в распоряжение первых могут быть упрощены и получить широкое распространение, а вторые существуют в маленьких группах, работающих в режиме аристократического эгалитаризма. Относятся или нет официально эти последние к университетам не имеет большого значения.
Но можно быть уверенным в том, что в этих двух случаях делегитимация и упор на результативность звонят отходную по эре Профессора: он уже не компетентнее, чем сеть запоминающих устройств в деле передачи установленного знания или чем междисциплинарная группа в деле разработки новых технических приемов или новых игр.
* * *
Мы уже указывали ранее, что прагматика научного исследования, особенно в аспекте поиска новой аргументации, выводит на передний план изобретение новых «приемов» и даже новых правил языковых игр. Теперь важно подчеркнуть этот аспект, ставший решающим при нынешнем состоянии научного знания. Шаржируя, мы могли бы сказать об этом последнем, что он ищет «пути выхода из кризиса», которым является кризис детерминизма. Ведь детерминизм – гипотеза, на которой зиждется легитимация через результативность: она определяется отношением вход/выход. Нужно допустить, что система, в которой осуществляется вход стабильна и послушно следует правильной «траекторией», в отношении которой можно установить постоянную функцию, а также отклонение, позволяющее правильно прогнозировать выход.
Такова позитивисткая «философия» эффективности. Противопоставляя ей здесь несколько существеных случаев, мы предполагаем тем самым облегчить окончательный спор о легитимации. Речь в общем идет о том, чтобы показать на некоторых предметах, как мало общего имеет прагматика постмодернистского научного знания с поиском результативности.
Развитие науки не происходит, благодаря позитивизму эффективности. Наоборот: работать над доказательством значит искать и «выдумывать» контрпример, т. е. нечто неинтеллигибельное; разрабатывать аргументацию значит исследовать «парадокс» и легитимировать его с помощью новых правил игры рассуждения. В этих двух случаях поиск эффективности не является самоцелью, но она появляется в дополнение, иногда с опозданием, когда распределители фондов начинают наконец интересоваться случаем. Но вместе с новой теорией, новой гипотезой, новой формулировкой, новым наблюдением не может не возникнуть вновь, не вернуться вопрос о легитимности. Поскольку не философия, а сама наука ставит его.
Устарела не необходимость спрашивать себя, что истинно или справедливо, а манера представлять науку как позитивистскую и обреченную на то нелегитимное признание, на полузнание, которое видел в ней немецкий идеализм. Вопрос «Чего стоит твой аргумент? Чего стоит твое доказательство?» настолько сросся с прагматикой научного знания, что обеспечивает превращение получателя искомого аргумента или доказательства в отправителя нового аргумента или нового доказательства и, следовательно, к одновременному обновлению дискурсов и научных поколений. Наука развивается и никто не может отрицать того, что она развивается вместе с разработкой этого вопроса. И сам этот вопрос, развиваясь, приводит к вопросу, а точнее к метавопросу, о легитимности: «Чего стоит твое „чего стоит“»?
Как мы уже говорили, поразительной чертой постмодернистского научного знания является имманентность самому себе (но эксплицитная) дискурса о правилах, которые его узаконивают. То, что в конце XIX века могло проходить за утрату легитимности и сползание в философский «прагматизм» или логический позитивизм, было только эпизодом, где знание отмечалось включением рассуждений об обосновании высказываний, считавшееся законом, в научный дискурс. Такое включение, как мы уже видели, это не простая операция: она дает место «парадоксам», воспринимаемым как в высшей степени серьезные, и «пределам» значимости знания, являющимся в действительности модификациями его природы.
Математическое исследование, закончившееся теорией Гёделя, служит настоящей парадигмой такого изменения природы знания. Но не менее показательна в аспекте нового научного духа трансформация динамики. Она интересует нас особо, поскольку обязывает скорректировать понятие, широко введенное в дискуссию о продуктивности, особенно, в области социальной теории. Речь идет о понятии системы.
Идея продуктивности подразумевает идею очень стабильной системы, поскольку она покоится на основе отношения, а отношение, в принципе, всегда поддается расчету: между теплотой и работой, между теплым и холодным источниками, между входом и выходом. Эта идея идет от термодинамики. Она сочетается с представлением об ожидаемой эволюции рабочих характеристик системы, при условии, что известны все ее переменные. Это условие сформулировано явным образом как ограничение фикцией «демона» Лапласа; имея в распоряжении все переменные, определяющие состояние мира в момент t, можно рассчитать ее состояние в момент t’>t. Это изображение поддерживается принципом, что физические системы, включая систему систем – универсум, подчиняются закономерностям, которые в результате их эволюции могут обозначить предполагаемую
