Постмодерн. Игры разума - Жан-Франсуа Лиотар
Предъявление доказательства, в принципе, есть только часть аргументации, которая сама предназначена для получения одобрения получателей научного сообщения, и проходит под контролем другой языковой игры, где цель не истина, а эффективность, т. е. наилучшее соотношение «вход/выход». Государство и/или предприятие покидают идеалистический или гуманистический легитимирующий рассказ, чтобы оправдать новую цель: в речи сегодняшних распорядителей кредитов только одна цель внушает доверие, это – производительность. Ученых, техников и аппаратуру покупают не для того, чтобы познать истину, но чтобы увеличить производительность.
Вопрос, в чем заключается дискурс производительности и может ли он учреждать легитимацию. На первый взгляд кажется, что этому мешает традиционное различие между силой и правом, силой и мудростью, т. е. между сильным, справедливым и правильным. Именно об этой взаимонесоразмерности мы и говорили раньше, в терминах теории языковых игр, различая денотативную игру, где релевантность принадлежит истинному/ложному; прескриптивную игру, которая исходит из справедливо/несправедливо; техническую игру где критерий эффективно/неэффективно. «Сила» появляется только в последней, технической, игре. Мы исключаем случаи, когда ее используют для террора. Такой случай оказывается вне языковой игры, поскольку эффективность силы полностью определяется опасностью уничтожения партнера, а не лучшим, по сравнению с собственным, «приемом». Всякий раз, когда результативность, т. е. получение желаемого эффекта, достигается путем «Скажи или сделай, иначе замолчишь навсегда», мы оказываемся в области террора, где социальная связь разрушается.
Но верно и то, что результативность, повышая способность доказывать, повышает также способность быть правым: широко введенный в научное знание технический критерий оказывает влияние на критерий истинности. То же самое можно сказать и об отношении между справедливостью и результативностью: вероятность того, что определенный порядок будет считаться справедливым, повышается по мере того, как им выполняются определенные задачи, и с ростом эффективности прескриптора. Так, Луман считает, что им обнаружено замещение нормативности законами эффективности процедур в постиндустриальных обществах. «Контроль контекста», т. е. улучшение результатов, направленных против партнеров, которые образуют этот контекст (будь то «природа» или люди), могло бы расцениваться как некоего рода легитимация. Это было бы легитимацией по факту
Горизонт этой процедуры таков: «реальность» поставляет доказательства для научной аргументации и результаты для предписаний и обещаний правового, этического и политического порядка; становясь «хозяином реальности», становятся хозяином того и другого, что позволяет применение технических приемов. Усиливая технические приемы, «усиливают» реальность, а следовательно – шансы быть справедливым и правым. И наоборот: технические приемы усиливаются тем лучше, чем больше имеется в распоряжении знаний и возможности принимать решения.
Таким образом легитимация оформляется через производительность. Последняя – это не только хорошая результативность, но еще и хорошая верификация и хорошее заключение. Она легитимирует науки и право через их эффективность, а эту последнюю через первые. Она самолегитимируется, как, по-видимому, это делает система, отрегулированная на оптимизацию своих результатов. Однако это и естъ в точности контроль над контекстом, который должен обеспечивать обобщенную информатизацию. Перформативность высказывания – денотативного или прескриптивного – повышается пропорционально информации, имеющейся о его референте. Таким образом, в настоящее время рост производительности и ее самолегитимация проходят через производство, сохранение, доступность и операциональность информации.
Отношение наука/техника перевернулось. Сложность аргументации кажется особенно интересной, поскольку обязывает совершенствовать средства доказательства, а результативность от этого только выигрывает. Распределение государством, предприятиями и совместными компаниями средств на исследования подчиняется этой логике роста производительности. Исследовательские подразделения, которые не могут похвастать своим вкладом, хотя бы непрямым, в оптимизацию результатов системы, обойдены кредитами и обречены на старение. Критерий результативности открыто выдвигается администрацией для оправдания отрицательной аттестации деятельности того или иного исследовательского центра.
* * *
В отношении обратной стороны знания – его передачи, т. е. преподавания, широко известно, какой вид принимает в нем преобладание критерия результативности.
Когда представление об установленных знаниях уже сформировано, то вопрос об их передаче прагматическим образом начинает подразделяться на некую серию вопросов: кто передает? что? кому? с помощью чего? в какой форме? с каким результатом? Университетская политика формируется как связный ансамбль ответов на эти вопросы.
Когда критерием обоснованности становится эффективность предполагаемой социальной системы, т. е. когда принимается перспектива теории систем, то из высшего образования делают подсистему социальной системы и применяют к каждой из его проблем все тот же критерий результативности.
Результатом, который при этом хотят получить, является оптимальный вклад высшего образования в наилучшую эффективность социальной системы. А значит, нужно сформировать критерии компетентности, необходимой для этой системы. Их два вида. Первые в большей мере предназначаются для противостояния мировому соперничеству. Они видоизменяются в зависимости от соответствующих «специальностей», которые национальные государства или крупные образовательные институты могут «продать» на мировой рынок. Если наша общая гипотеза верна, то спрос на экспертов, высших и средних руководителей передовых секторов, описанных нами в начале данного исследования и являющихся ставкой грядущих лет, будет возрастать. Все дисциплины, имеющие отношение к «телематике» (информатика, кибернетика, лингвистика, математика, логика…), должны быть признаны как приоритеты образования. И в тем большей степени, что увеличение числа таких экспертов должно ускорить прогресс исследований в других областях познания, как мы уже видели на примере медицины и биологии.
С другой стороны, но в рамках все той же общей гипотезы, высшее образование должно продолжать поставлять социальной системе компетенции, связанные с ее собственными требованиями, призванные поддерживать ее внутреннее единство. Раньше эта задача содержала образование и распространение всеобщей модели жизни, которая чаще всего легитимировала рассказ об освобождении. В контексте утраты легитимности (делегитимации) университеты и институты высшего образования подчиняются отныне требованию формирования компетенции, а не идеалов: столько-то врачей, столько-то преподавателей той или иной дисциплины, столько-то инженеров, столько-то администраторов и т. д. Передача знаний не выглядит более как то, что призвано формировать элиту, способную вести нацию к освобождению, но поставляет системе игроков, способных обеспечить надлежащее исполнение роли на практических постах, которые требуются институтам.
Если цели высшего образования функциональны, то как же обстоит дело с его получателями? Студент уже изменился и должен измениться еще. Это уже не тот молодой выходец из среды «либеральных элит», в большей или меньшей степени вовлеченный в решение великой задачи социального прогресса, понимаемого как эмансипация. В этом смысле «демократический» университет, где нет предварительного отбора, не слишком дорог для студента, да и для общества, если «стоимость» студента оценивать per capita, но массовые приемы в вузы, организованные по гуманистическо-эмансипаторской модели, оказываются сегодня малоэффективными. В действительности, высшее образование уже подверглось значительному преобразованию, направляемому одновременно административными мерами и социальным запросом, который сам, в отсутствие должного контроля, производит новых потребителей и стремится разделить свои функции между двумя большими видами.
Судя по функции профессионализации, высшее образование все еще адресуется к
