Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов
Прежде чем говорить о форме этой книги, как она написана и почему она так написана, надо еще сказать немножко о том, кто на нее повлиял. На самом деле, сложнее сказать, кто на нее не повлиял. Потому что, действительно книга наполнена множеством цитат. Монтень – очень эрудированный человек, который много чего впитывал себя; многое вызывает разные аллюзии и ассоциации. Поэтому эта книга полна множества цитат.
Что прежде всего приходит в голову и вспоминается при чтении Монтеня? Во-первых, ощущается коллосальное влияние Античности. В этом Монтень – человек Ренессанса. Он куда больше пишет в «Опытах» о событиях Античности, об эллинах и римлянах, чем о своем веке. Во многом эта книга строится вокруг баек, цитат и историй из Античности. Автор, конечно, пишет и о современных событиях во Франции, Германии и о Средневековье. Но его любимейший персонаж – Сократ, и можно увидеть очевидные параллели между Сократом и Монтенем. Сократ, с его неугомонностью, сомнением, поиском, с его жизненной философией и готовностью выслушать всякого и все поставить под вопрос, созвучен Мишелю Монтеню.
Я думаю, стоит сразу сказать (это о пользе количественных методов в разных науках), кто-то посчитал, что в трех томах «Опытов» три тысячи цитат! Причем из Библии – всего 30 (один процент), а из Плутарха – 400. Он, Плутарх Херонейский, великий мистик-неоплатоник, писатель и историк заката Античности, кстати, самый цитируемый автор, на секундочку. Я вроде бы античник по одному из семи-восьми своих главных интересов, но многие имена и сюжеты, о которых пишет Монтень, я не мог вспомнить: а кто это, а что это? Какие-то совершенно восьмистепенные философы, шестиразрядные, заштатные политики и полководцы. В Античности Монтень был как рыба в воде. Все это – его, все родное: Сократ, Платон, намного в меньшей степени – Аристотель, Плутарх, Геродот, Фукидид, Сенека, Цицерон и так далее. Три тысячи цитат!
Далее, забегая вперед, замечу, что, хотя Монтень обычно в упрощенных схемах и в примитивных до абсурда учебниках (и как все упрощенное – неправильных;
знаете, мы живем во все более «оптимизированном» мире, где все надо вогнать в формулу и на все надо наклеить ярлычок) проходит как «французский скептик позднего Возрождения», в какой-то степени это неправильно. На него наклеен глупый ярлычок «скептик», чтобы под этим ярлычком продавать его удобнее в учебниках и лекциях все более оптимизированным ученикам. Он и скептик, и не скептик, и не только скептик. До Монтеня, в 1569 году, опубликовали труды Секста Эмпирика, главный источник по античному скептицизму. И те, кто их публиковал, как и сам Монтень, видели в античных скептиках противоядие против религиозного безумия, фанатизма, нетерпимости. Как мы увидим, у Монтеня было тоже именно так. Но, конечно, античные скептики на него тоже повлияли: и Секст Эмпирик, и сам основатель античного скептицизма Пиррон Элидский, который, впрочем, ничего не писал, да и французские ренессансные скептики, которые завелись во Франции еще до Монтеня… Забегая вперед, скажу так: если уж непременно надо навешивать ярлыки, то о познании Монтень говорит как скептик, о жизни – как эпикуреец, о смерти – как стоик, а вообще вся его философия полна платонизма и сократизма. И кто он после этого? И при этом он никто из этого! Вообще, стоицизм на его взгляды повлиял ничуть не меньше, чем скептицизм. А в целом, он любил Платона, Сократа… Вот кого он точно не любил, так это Аристотеля. По вполне понятным причинам, потому что называет его «Богом схоластов». Ну, как и почти все философы Возрождения от аристотелизма отталкивались (как от основания ненавистной им схоластики).
В общем, в цитатах в «Опытах» преобладают античные авторы.
Какие ассоциации у меня еще возникли во время чтения «Опытов»? Монтеня можно сопоставить в чем-то с Августином, в его автобиографичности и пронзительности. Особенно с «Исповедью» и характерной для нее экзистенциальностью. С Франческо Петраркой, но, главным образом, не с великой его поэзией, а с прозаическими исповедальными произведениями Петрарки – в обращенности к себе, размышлении от первого лица. А также в чем-то очевидны и другие переклички… Давайте вспомним, какой еще великий француз – старший современник Монтеня? Вспоминайте, дорогие историки! Прямых параллелей я не нахожу, но здесь выплывает важный контекст. Два великих француза. Франсуа Вийон, который жил раньше на сто лет, и француз, который жил чуть раньше Монтеня, Франсуа Рабле. Не могу сказать, что раблезианская стихия близка Монтеню, но общий дух свободомыслия, каламбуры, афоризмы, шуточки-прибауточки, наверное, как-то повлияли.
Так вот, возвращаясь к параллелям, перпендикулярам и всяческим ассоциациям: многие мысли Монтеня вызывают ассоциации с Эразмом Роттердамским и Николаем Кузанским. Подобно им, Монтень ненавидит схоластическую ученость, абстрактную, заумную и самодовольную, и противопоставляет ей простонародье с его добродетельностью, здравым смыслом, не претендующим на познание Абсолюта. Эта общая закваска резкого отталкивания от Аристотеля, от схоластики, от многознайства. У Кузанского есть несколько диалогов о Простеце, простом человеке из народа, более мудром, чем ученые мужи. А у Эразма – «Похвала глупости», здесь прямые параллели с «Опытами». Конечно, приходит в голову «Похвала глупости», когда читаешь «Опыты». Помните эту мысль Эразма Роттердамского о безумии как фундаменте и основе жизни? Во всех смыслах, как в прямом, саркастическом – мир сошел с ума, – так и в более глубоком: безумие как мудрость, смирение, вера и осознание принципиальных границ разума… Если уж цитировать нашего героя следующего заседания кружка: «Есть многое такое, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». То есть разум не схватывает глубину жизни, чувство – первично и правее любых разумных конструкций и ухищрений. Да, ведь «Похвала глупости» амбивалентна. С одной стороны, «Похвала глупости» – это сатира, насмешки над глупой современностью, но с другой – буквальная похвала глупости, потому что вера глупа перед разумом, и Эразм на стороне этой глупости. И Монтень тоже; он защищает веру как вид священного безумия, а не ограниченный и самодовольный разум. Если учесть, что Эразм – признанный глава гуманистов, Монтень не мог не читать многие его работы. Тут много чего ощущается, если говорить о влияниях на него.
Но давайте вернемся к жанровому своеобразию «Опытов». Произведение идет вразрез со всей своей эпохой и действительно закладывает начало нового жанра эссе, мыслей. Что в этой связи можно сказать?
Во-первых, принципиальная антисистемность, фрагментарность. Я очень хочу, чтобы вы прочитали «Опыты», потому что
