Постнеклассическое единство мира - Василий Юрьевич Кузнецов
Учебником в философском образовании мог бы быть даже не справочник, а, скорее, некий путеводитель по уже проложенным путям и тропинкам мысли, помогающий освоить метрику и топологию концептуальных пространств, позволяющий на разведанных маршрутах отработать технику передвижений, чтобы затем можно было пускаться в свободное плавание. Или хрестоматия, но не мешанина мелкой нарезки маловразумительных без контекста цитат под конвоем пояснений с однозначно правильной их трактовкой, точнее, даже не хрестоматия, а внятный сборник компактных (т. е. вполне обозримых и реально прочитываемых к семинарам) текстов – программных, рефлексивных, итоговых, оригинальных или обзорных, воспроизводимых целиком, без каких бы то ни было сокращений. Это дало бы возможность проследить последовательное разворачивание мысли автора, избежать нарушения внутреннего контекста произведения, а также рассмотреть предложенные тексты не только в качестве коммуникативных сообщений и примеров – образцов построения философского текста вообще, но и в качестве симптомов – следов, выявляющих динамику и тенденции постоянно эволюционирующей интеллектуальной активности. Подборка[314] кратких, концентрированных текстов ведущих представителей актуальных течений и направлений философии, сгруппированных по крупным проблемным блокам, представляла бы репрезентативную панораму полифонии современных философских дискуссий и высвечивала бы многообразие философского опыта. Учебное пособие должно ориентировать на самостоятельную и творческую мыслительную работу, без которой невозможно осмысленное и продуктивное освоение философии. Для того чтобы избежать навязывания предзаданных интерпретаций текстов и жесткой линии тех или иных властных дискурсивных практик или социокультурных стереотипов, стоило бы избегать каких бы то ни было реферирующих и оценочных комментариев. Неизбежный зазор между вопросами, на которые нет тут же сформулированных ответов, и ответами, на которые нет заранее заданных вопросов, бросает интеллектуальный вызов и оставляет простор для собственных размышлений. А многоголосие направлений и подходов, классических и неклассических философских стратегий воссоздает внутренний контекст современной философии. Пособие должно было бы – в качестве идеальной цели – инициировать и индуцировать оригинальные личностные способы философствования. Естественно, эти задачи в принципе неразрешимы, но именно к их решению можно и нужно стремиться. Ведь освоение учебного курса философии никоим образом не может ограничиться только общим обзором разнообразных концепций и позиций по тому или иному вопросу, но обязательно предполагает самостоятельные рассуждения с использованием личного опыта и образования, а также обсуждение проблем и дискуссии с друзьями и коллегами, в процессе которых обнаруживается столкновение различных стратегий мысли при отсутствии однозначно предзаданного решения или истины в последней инстанции. Изучение же представленных в пособии текстов обеспечивало бы встраивание в традицию философствования и придавало бы конструктивный характер обсуждению. Главной учебной задачей тогда должно выступать овладение материалом, т. е. не просто знание одной какой-либо точки зрения, но умение оперировать всем спектром возможных подходов – сопоставлять и сравнивать между собой различные позиции, взгляды и точки зрения по обсуждаемой проблеме, производить критический разбор главных идей, воззрений и развивать соответствующие мысли.
Конечно, практически воплотить целиком и полностью подобный идеальный проект вряд ли получится в силу очевидных эмпирических ограничений, но даже в условиях самых жестких программ и стандартов можно изыскать возможности к нему стремиться. Дело идет не о прекраснодушных мечтаниях о навсегда утраченном золотом веке философии, известным по замечательным историям о беседах Сократа с его учениками, которым (и ему, и им) не нужно каждый день ходить в школу/университет или на работу. Нет, дело идет о том, чтобы философия как живая дисциплина, даже превратившись в профессию, не окаменела окончательно в догматике своих текстов и знаний (обладание которыми стремительно обесценивается в современной ситуации общедоступности почти любой информации), но сохранила осмысленное понимание того, для чего создаются и как работают различные концепции. И тогда, можно надеяться, сопутствующим моментом всякой философии станет не только феноменология [348], но и герменевтика, экзистенциализм, логический и лингвистический анализ, (пост)структурализм, деконструкция и т. д. Не каждый преподаватель философии может и должен быть действующим мыслителем, хотя должен уметь донести до студентов возможность понять и применить философское мышление – как минимум, в некоторых компонентах. Особенно важно это на философских факультетах, которые как раз и готовят тех преподавателей, которые, в свою очередь, предположительно понесут философию студентам других специальностей.
Писать «после Освенцима» как и/или «после Деррида» всегда приходится в непривычных условиях необратимо изменившейся ситуации. Вместо автоматического продолжения того же самого перейти к рефлексивной и рефлектирующей практике (зло)употребления (обоюдо)острым и всё разъедающим арсеналом взрывоопасного инструментария, с которым вообще непонятно что делать, хотя не делать тоже уже не получается… Мысль скрывается/порождается текстом – наивная наглядность этой навязчивой оппозиции таит двусмысленность иллюзии воплощенного в экране жеста, который демонстрирует, скрывая, и утаивает, раскрывая. Метафора метафоры. Понятие понятия. Понимание понимания [648]. Природа природы [379]. Производство произведения. Обезоруживающе прямые перформативные провозглашения. В какой степени в/для современной философии можно разделить средства и материал работы, когда одно нечувственно превращается в другое и неизбежно становится затем (втор)сырьем для всё новой и новой переработки? Образцы, которые (не)нужно повторять. «Студент такой-то, деконструируй то-то и то-то», предполагающее обязательно «и тот, бывало, деконструирует…» Можно продолжать безотчетно пользоваться старыми инструментами, уже не отличая их от собственных рук, даже за пределами их потенциальной действенности, рассматривая любой критический разбор как еще одно поле для их применения. Но зачем? Проблема не столько в «отношении» («А как вы относитесь к месье Д.?» – «Я к нему не отношусь!»), сколько в продуктивном и конструктивном – действенном и действующем – осмыслении опыта прочтения и перечитывания текстов философии. Не столько в освоении и присвоении наследия (вкупе с прилагающимися политиками дележа оного), сколько в настройке собственных оптик и слуха, а также письма. Не столько в «рецепции» и ее обсуждении, сколько в изменении собственной работы.
Обрисованный проект, понятное дело, только намечен, причем весьма схематично – для наглядности позиционирования были приняты в качестве незыблемых противопоставления типа: настоящая философия – философская симуляция, смысл – бессмыслица, творчество – производство и т. п. При более тонком и внимательном подходе необходимо учитывать также, что оценивание философских концепций может осуществляться весьма различными способами (вплоть до взаимоисключающих) – которые даже нельзя, строго говоря, назвать субъективными, поскольку такая атрибуция сама по себе предполагает уже абсолютизацию классической субъект-объектной бинарной оппозиции как фундаментальной и системообразующей, что совершенно не самоочевидно в широком контексте философствования,
