Двери восприятия. Рай и Ад. Вечная философия. Возвращение в дивный новый мир - Олдос Хаксли
Уолтер Хилтон
Итак, цель отрешенного сердца – ни «то» и ни «это».
Теперь я спрашиваю, какова молитва отрешенного сердца? На это отвечаю следующее: отрешенность и чистота вообще не может молиться, ибо кто молится, тот хочет чего-либо от Бога: того, что было бы дано ему или отнято у него. Но отрешенное сердце не хочет ничего и не имеет того, от чего хотело бы освободиться. Поэтому оно пребывает свободным от молитвы, и молитва его состоит лишь в одном: чтобы уподобиться Богу[395].
Майстер Экхарт
Точка зрения, столь пылко выраженная Экхартом, нередко подчеркивалась и подчеркивается моралистами и психологами духовной жизни. Лишь избавившись от пристрастия к понятиям «Я», «мое» и пр., мы истинно овладеем тем миром, в котором живем. Все принадлежит нам, при условии, что нигде нет нашей собственности. Вдобавок все принадлежит нам и всем остальным.
Ты вся любовь, бессмертие и свет!
Благословенье нежное в аду![396]
Не следует ожидать установления полного коммунизма в реальности – разве что в умозрении, при наличии определенных плодов духа и, до некоторой степени, разума, причем лишь тогда, когда мужчины и женщины смогут обладать этими плодами без привязанностей и в самоотречении. Тут следует заметить, что некоторая степень укрощения страстей является обязательной предпосылкой даже для обычной творческой работы интеллекта и эстетического вкуса, а также для наслаждения результатами этой работы. Человек, выбирающий себе профессию художника, философа или ученого, нередко обрекает себя на жизнь бедную, на неоплачиваемый тяжкий труд. Но это отнюдь не единственное испытание, которому приходится себя подвергать. Когда художник взирает на мир, ему предстоит отказаться от обычной человеческой склонности рассматривать все вокруг с корыстной, утилитарной точки зрения. Философ-критик тоже должен обуздать свой здравый смысл, а исследователю нужно стойко сопротивляться искушению мыслить привычно и упрощенно, научиться покорно следовать за таинственным Фактом. То, что истинно для творцов, истинно и для потребителей плодов эстетического и интеллектуального труда. Своеобычность подобного рода укрощения страстей неоднократно находила подтверждение в истории. Например, можно вспомнить об укротившем свой разум Сократе и о чаше с ядом, которую в благодарность за это ему поднесли «неукрощенные» сограждане. Еще можно вспомнить о тех героических усилиях, которые приложили Галилей и его современники, дабы разрушить аристотелевы шаблоны мышления; о не менее героических усилиях, которые в наше время требуются от любого ученого, убежденного, что во вселенной есть многое помимо того, что удалось обнаружить посредством освященных временем предписаний Декарта. Такое укрощение страстей вознаграждается обретением состояния сознания, соответствующего на низшем уровне духовной красоте. Художнику – а философ и ученый тоже являются художниками – знакомо блаженство эстетического созерцания, открытия и отстраненного обладания.
Плоды работы интеллекта, эмоций и воображения суть истинные плоды, однако это не окончательное благо, и мы, воспринимая их как самоцель, впадаем в идолопоклонничество. Укрощения воли, желаний и деятельности недостаточно, должно также иметь место укрощение познания, мышления, чувств и фантазии.
Умственные способности человека из-за первородного греха находятся в гораздо более худшем состоянии, нежели его животные устремления, и требуют гораздо большей самоотверженности. Когда наши воля, понимание и воображение объединяют силы, когда они торжествуют и как будто обогащают и облагораживают посредством драгоценных знаний, почерпнутых из чтения Belles Lettres[397], они помогают несчастному падшему человеку уподобиться разумом Христу; поневоле приходит на ум, что знаток Евангелий мог бы постигать искусство приготовления пищи, хорошо его изучить – и тем самым осознать дух и правила христианского воздержания.
Уильям Лоу
Само слово «культура» пришло в английский язык из немецкого, где оно пишется через К (Kultur); в годы Первой мировой войны это слово осыпали презрительными насмешками. Сейчас все переменилось. В России литература, изобразительное искусство и наука стали тремя ликами новой, гуманистической святой Троицы. Но культ культуры процветает не только в Советском Союзе. На культуру молится большинство интеллектуалов и в странах капиталистической демократии. Умные, прошедшие огонь и воду журналисты, которые пишут обо всем со снисходительным цинизмом людей, знающих все о Боге, Человеке и Вселенной, видящих насквозь абсурдную тщетную суету, буквально заходятся от восторга, когда речь заходит о культуре. С серьезностью и энтузиазмом, который, учитывая обстоятельства, представляется попросту смехотворным, они призывают нас разделить их религиозное, по сути, преклонение перед Высоким Искусством, которое олицетворяется новейшими образцами стенной росписи и общественными зданиями. Они уверяют, что, пока госпожа Икс пишет свои неподражаемые романы, а господин Игрек – свои критические статьи, оставляя далеко позади Кольриджа[398], мир продолжает оставаться устроенным разумно, несмотря на явные признаки обратного. То же чрезмерно восторженное отношение к культуре, та же убежденность, будто изобразительное искусство и литература – самоцель, способная существовать в изоляции от разумной и реалистичной философии жизни, – проникли даже в школы и колледжи. Среди «передовых» работников образования немало тех, кто, похоже, думает, что все будет хорошо до тех пор, пока для подростков допускается возможность «самовыражения», а маленьких детей будут поощрять к «творчеству» на уроках по искусству. Увы, пластилин и самовыражение не решат проблем образования, как не решат их и технологии, помощь в определении призвания, классическое искусство и чтение серии «Сто лучших книг». Критические замечания по поводу образования, приводимые далее, были высказаны более двух с половиной столетий назад, однако сегодня они звучат столь же насущно, как звучали в семнадцатом веке.
Тот, кто не знает ничего, о чем следовало бы знать, кто думает, будто знает все, однако не ведает ни места своего, ни того, как оное соотносится с Богом, ангелами и людьми, со всеми земными, небесными и адскими тварями, со временем и вечностью.
Томас Траэрн
Тем не менее кое-что изрядно страдало (в Оксфорде при Содружестве[399]. – Авт.). Не было такого наставника, коий добропорядочно учил бы Счастью, хотя оная наука должна по праву считаться царицей всех прочих наук. А мы все воспринимали оную науку как нечто чуждое, хотя полагалось бы нам изучать ее с подлинным восторгом ради собственного блага. Мы учились, дабы приобретать знания, но ведать не ведали, ради чего они.
