Мальчики, вы звери - Оксана Викторовна Тимофеева
На мой взгляд, проблема Фрейда не в уступчивости здравому смыслу своего времени, заставившему его признать, что фантазии истерических пациенток не соответствуют ничему в реальной жизни. Проблема в том, что фрейдовский психоанализ ограничен сексуальностью и сопротивляется выходу за ее пределы, в то время как навязчивость фантазий может скрывать за собой что-то еще. Что если сексуальность — это не решение, не ответ на вопросы, которые перед нами ставят истерия и другие психические заболевания, а, наоборот, то, что производит искажение и мешает нам добраться до истины? Что прячется за выдуманными воспоминаниями? Фрейд говорит, что сцены и эпизоды, которые мы припоминаем, имеют сексуальный подтекст. Однако есть еще что-то, что остается за сценой.
Я бы хотела, чтобы мои собственные воспоминания о сексуальном насилии, подобно истерической фантазии, оказались вымыслом. Более того, я до сих пор иногда сомневаюсь, было ли это все на самом деле. Главным доказательством реальности произошедшего, однако, служит то, что ее признаю́т другие люди (самый простой способ отличить реальность от фантазии — удостовериться, что нечто произошло не только для меня, но и для других). Когда в суде адвокат заявил, что я сама хотела быть изнасилованной — словно он прочел Фрейда и воспринял его слишком буквально, полностью упустив суть, — его просто захватило прибавочное наслаждение насильника, который также, возможно, приписал ребенку бессознательное желание и думал, что удовлетворяет его. Моя сексуальность, по-видимому, была всего лишь проекцией тех двух мужчин. Однако желание у меня действительно было — правда, совсем другое, не сексуальное. Я снова и снова возвращаюсь к нему в своих воспоминаниях (самое страшное из которых — в той спальне была детская кроватка; поэтому у меня нет детей, при виде детских кроваток мне плохо).
Фрейд связывал навязчивое повторение — наблюдаемое, в частности, у людей, страдающих от посттравматического расстройства, вновь и вновь переносящихся в своих кошмарах к негативному опыту, который они пережили в прошлом, — с влечением к смерти: бессознательным стремлением вернуться к предыдущему состоянию, движением к гомеостазу[29]. Ребекка Комей видит в этом «желание возвратиться в момент до начала: вернуться не ради регрессии, но ради того, чтобы начать по-новому, чтобы сделать все иначе»[30] . Так и я возвращаюсь к своему травмирующему опыту — не для того, чтобы пережить его снова, а для того, чтобы отменить его, предотвратить, сделать неслучившимся. Момент, который я пытаюсь вернуть, — это не сама сцена изнасилования, но предшествующая ей: он впускает меня и запирает входную дверь; мы идем на кухню; на кухне лежит нож. Я могла бы взять нож, напасть первой и защитить себя. Это альтернативный сценарий для психического театра, который я репетирую в своей фантазии. Но мне только тринадцать лет, а ему двадцать шесть: наши шансы неравны. Может быть, у меня и было намерение атаковать, но я быстро рассчитала шансы и сдалась, делегировав свое желание мести государственной пенитенциарной системе, — то есть задним числом задействовала машину полицейского насилия против индивидуального акта насилия сексуального.
Фрейд, конечно, знает о Танатосе, силу которого сексуальность смягчает, скрывая фантазии за воспоминаниями, а воспоминания за фантазиями. Однако в его исследованиях детской психики при внимательном рассмотрении можно обнаружить приглашение шагнуть по ту сторону этого покрова. С этой целью я предлагаю подвергнуть переоценке три известных случая из психоаналитической практики Фрейда с точки зрения представленных там отношений между сексом и насилием. Эти три небольшие истории объединяет то, что их герои отождествляются и разотождествляются с какими-нибудь животными: маленький Ганс (1909), Человек-крыса (1909) и Человек-волк (1918) — это мальчики-звери. В каждом случае анализ тревоги или страха перед тем или другим животным приводит Фрейда к семейной эдипальной драме и амбивалентным отношениям любви, ревности или ненависти между мальчиками и их отцами. Образы животных служат путеводной нитью в поисках эдипальных проекций и фантазий. Психический театр производит разные сценарии для мальчиков и для девочек. Далее я сосредоточусь именно на фрейдовских мальчиках и на той роли, которую в их психическом развитии играют звери, и попытаюсь проследить возможные тропы этих зверей и животности вообще по ту сторону ее сексуального содержания, представленного Фрейдом.
Лошадь бьют
В 1909 году Фрейд публикует «Анализ фобии одного пятилетнего мальчика», известный как «случай маленького Ганса». Ганс (Герберт Граф) не был пациентом Фрейда. Отец Ганса, австрийский критик и музеолог Макс Граф, друг Фрейда и верный последователь его метода, сам выступил в роли аналитика. По счастью, родители Ганса были очень либеральны в своем подходе к воспитанию, и мальчик рос в гуманистической атмосфере взаимного доверия и уважения. Отец внимательно отслеживал все нюансы психического развития сына, особенно в том, что касалось сексуальности. Так, он делится своими ранними наблюдениями о повышенном интересе Ганса к гениталиям: трехлетний ребенок постоянно расспрашивает родителей о том, что он называет Wiwimacher[31] , рассуждает о больших и маленьких «вивимахерах» у разных животных, включая людей, и приводит аргументы в пользу своей гипотезы о том, что «вивимахеры» имеются у всех живых существ.
Уже здесь, в самом начале длительного диалога между отцом и сыном, возникает момент недопонимания. Ганс, по сути, прав: у большинства живых существ действительно есть «вивимахеры», если под этим словом в точном соответствии с его этимологией понимать органы мочеиспускания. Гипотезу Ганса подтверждает его мать, положительно отвечая на его вопрос о том, есть ли у нее «вивимахер». По мысли Ганса, у больших животных — например, лошадей или жирафов — большие «вивимахеры», а у маленьких — маленькие. Ребенок еще не делит людей по половому признаку и ведет себя одинаково нежно и дружелюбно и с мальчиками, и с девочками. Он полагает, что у матери должен быть большой «вивимахер», как у лошадки, однако не может утверждать этого с полной уверенностью, поскольку никогда не видел ее обнаженной. Увидев, как купают новорожденную сестру, Ганс отмечает, что ее «вивимахер» совсем крохотный, но думает, что он еще вырастет. Он будет смеяться над половым органом своей сестры, но при этом назовет его красивым[32].
Отец Ганса, однако, придерживается другого мнения. Он думает, что «вивимахеры» есть только у мужчин, и чем больше мужчина, тем больше у него «вивимахер» (в связи с этим он не упускает шанса подчеркнуть, что у него больше[33]). Не то чтобы отец не знал, что женщины тоже мочатся и, конечно,
