Средневековая философия и цивилизация - Морис де Вульф
Подобная доктрина идет против любого глубокого смысла человеческой личности, минимизируя индивидуальные аспекты мышления и религиозный опыт и исключая личное бессмертие. Ожесточенная борьба схоластики против этой доктрины, следовательно, вполне понятна как выражение ее глубокого устремления и акцент на ценность человеческой личности. Изображение поражения Аверроэса Траини[300](и работы других художников, вдохновленных великим произведением Траини) также отражает это самое чувство ценности личности, включенное в более широкий комплекс той цивилизации, общества в целом, частью которого является философия.
Учение о двойственной истине утверждает, что некая доктрина может быть верна в философии, но ошибочна в теологии, и наоборот. Эта прагматичная доктрина дала возможность гармонизировать с католической догмой идеи, которые были крайне чужды ее духу и способствовали ниспровержению ее учения. Обращая истину против себя, она идет вразрез с принципом противоречия – неотъемлемым не только от сохранности теологии, но и от принципов морали и общественного порядка. Глубочайшие тенденции той цивилизации и основополагающие доктрины логики и теологии точно так же несовместимы с учением о двойственной истине. И именно эта несовместимость привела к ее формальному осуждению в 1277 году (как это ясно с самого начала этого интересного документа)[301], и то же самое явствует из труда Фомы, направленного против сторонников Аверроэса. Отсюда можно понять напряженность борьбы, которую эта доктрина вызвала в учебных заведениях.
Латинский аверроизм не есть продукт западной мысли, а экзотическое заимствование. Его приверженцы провозглашали философскую непогрешимость Аверроэса, и их постоянной заботой было стремление не предать его.
Мотивы, которые подвигли это слияние западной и восточной интерпретаций Аристотелева натурализма, остается лишь предполагать. Это могли быть искренность, или убежденность, либо осознание греховности, или это могло быть желание оправдать ослабление веры и морали, как считает Мандонне. Но в любом случае определенно латинский аверроизм не проник в интеллектуальные массы. В Париже он был кредо небольшой группы, и, когда приговор 1277 года прекратил профессиональную карьеру Сигера Брабантского, его распространение было остановлено, хотя он и не исчез окончательно. Действительно, при дворе Фридриха II, короля обеих Сицилий, аверроизм одержал местную победу. Но тот двор отражал скорее дух Востока, чем Запада; Фридрих II был восточным князем как по касте, так и по воспитанию.
Если аверроизмом не был пропитан дух ученых мужей в западном мире, еще менее он проник в русло обычной жизни[302]. Будучи в целом чуждым западной цивилизации, необходимой искать где-нибудь в другом месте влияние аверроистических доктрин на цивилизацию, которую мы изучаем. Прежде всего, он создал атмосферу конфликта и таким образом вынудил схоластическую философию сформулировать свою позицию с большей точностью, и он объединил основные принципы, те, которые в противном случае были бы разделены.
Более того, несколько отдельных теорий аверроизма благодаря свойственной им силе продолжали оказывать влияние, – влияние, которое усиливалось в ходе последующих веков. Например, учение о двойственной истине постепенно подорвало католическую веру; и определенные аверроисты XIV века оказывали поддержку легистам, которые были поглощены подчинением папства государству. И наконец, определенные элементы аверроизма внесли свою лепту в укрепление другого течения идей, зародившегося в XIII веке, – течения неоплатонизма, которое мы сейчас должны рассмотреть.
V. Соблазн неоплатонизма для германцев
Западный неоплатонизм не мог состязаться со схоластической философией XIII века больше, чем латинский аверроизм. Учения об эманации и туманный мистицизм Прокла – особенно как они описаны в Liber de Causis («Книге о причинах») – находились в прямой оппозиции характеру схоластики. Но неоплатонизм преуспел в привлечении группы германских философов; и ввиду его вклада в тенденции, которые развивались в Германии, особенно на протяжении XIV и XV веков, изучение его чрезвычайно интересно с исторической точки зрения. В сферу настоящей работы не входит подробное рассмотрение движения неоплатонизма XIII века, для чего потребуется отдельное исследование, следовательно, мы лишь коснемся его и дадим в общих чертах определенные общие результаты.
Первые переводчики трудов неоплатонизма, такие как Роберт Гроссетест, Альфред де Серешель и Вильгельм из Мербеке, не питали к неоплатонизму симпатии, отличной от особой нежности, которую питал каждый переводчик того века к труду, который он переводил. И то же самое можно сказать об Альберте Великом как комментаторе, ведь, комментируя Аристотеля и труды неоплатонистов, соответственно, он склоняется к каждому автору по очереди.
Но во второй половине XIII века группа германских философов намеренно обращалась к определенным неоплатоническим тезисам. Эти люди являлись современниками или непосредственными преемниками Альберта Великого, и некоторые из них, подобно самому Альберту, являются сановниками доминиканского ордена в Германии. Я имею в виду Ульриха Страсбургского – непосредственного ученика Альберта, Эразма Витело, Теодориха Фрайберга (в Германии), Бертольда Мосбургского (возможно, также бывшего учеником Альберта) и Мейстера Экхарта, самого прославленного из всех. Эти мыслители преуспели в гармонизации своих доктрин в единое целое, в органическое единство на основе неоплатонической мысли. В разной степени их труды сочетают эманационный взгляд на реальность, тенденцию к возникновению знаний в душе, независимо от внешнего мира, и мистический порыв к бесконечности.
VI. Основные доктрины в противопоставлении к схоластическим тенденциям: недостаток ясности; склонность к пантеизму; дедуктивный метод a outrance (до крайности); отсутствие умеренности
Теперь мы ограничим наше исследование Теодорихом Фрайбергом и Мейстером Экхартом, поразительными личностями из всей группы. Примечательно, что эти люди (чьи труды сейчас опубликованы или хорошо известны)[303] намеренно расстались со схоластической философией, философией, которая господствует над неолатинскими и англокельтскими умами и с которой были основательно знакомы германские мыслители. Так, Теодорих Фрайберг специально говорит, что желал бы отделить себя от тех, кто преподает обычную философию, – от communiter loquentes (говорящих об общих предметах), – и он гордится этим[304]. То же ощущение отграниченности от других появляется и у Экхарта, который говорит относительно некоторых собственных доктрин: «Primo aspectu monstruosa, dubia aut falsa apparebunt, secus autem si sollerter et studiosius pertractantur»[305](«На первый взгляд ужасающие, сомнительные и ложные, но ситуация меняется, стоит рассмотреть их с большей тщательностью и умом»).
Оба этих мыслителя имеют определенные характерные черты и тенденции, которые диаметрально противоположны тенденциям неолатинской и англо-кельтской мысли, на которые мы указывали.
Первая фигура лишена ясности мысли и
