Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек
И, может быть, наступит великий день, когда народ, отличавшийся войнами и победами, отличавшийся развитием милитаризма и привыкший приносить ради этого всевозможные жертвы, добровольно воскликнет: «мы разбиваем свой меч!» – и вся военщина до самого основания будет уничтожена. Сделаться безоружным, будучи перед этим наиболее вооруженным, – единственное средство к действительному миру, который всегда должен основываться на миролюбивом настроении. Так называемый же вооруженный мир служит признаком неспокойного состояния всех современных государств, которые не доверяют ни себе, ни соседям и отчасти из ненависти, отчасти из страха не складывают оружия. Но лучше погибнуть, чем ненавидеть и бояться, и вдвое лучше погибнуть, чем заставлять других бояться нас и ненавидеть! Вот что должно стать высшим принципом каждой страны6.
Эта нить рассуждений достигает своей кульминации в замечании Ницше, сделанном им в 1883 году: «Господствовать? Навязывать другим свой образец? Отвратительно! Разве не в том моя удача, чтобы рассматривать многие другие?7» И мы должны представить ряд подобных даров: что, если Бразилия откажется от вырубки тропических лесов Амазонии в качестве дара человечеству, что, если Microsoft откажется от интеллектуальных прав на свое программное обеспечение, и т. д. и т. п.? Такие дары не следует интерпретировать как «помощь» слаборазвитым и бедным странам или как некий другой вид перераспределительной справедливости: «…Помощь способствует дальнейшему накоплению капитала в развитых странах. В этом плане помощь напоминает внутреннюю политику социального обеспечения в этих государствах: в обоих случаях перераспределение просто служит очередным звеном в процессе капиталистического накопления. Перераспределительная справедливость вовсе не искореняет неравенство, а фактически распространяет его»8.
Но разве в реальной жизни такое видение общества дарения – не безнадежная утопия? Этот вопрос является гораздо более неоднозначным и открытым: в наших обществах немало признаков, указывающих на новую экономику дарения9. Например, в попытке Петера Слотердайка утвердить (в качестве решения того, что хочется назвать «антиномиями социального государства») «этику дара»10 за рамками простого эгоистично-собственнического рыночного обмена есть странный момент, который неожиданно приближает нас к коммунистическому видению. Слотердайк руководствуется элементарным уроком диалектики: иногда контраст между сохранением старого и изменением ситуации не охватывает всего поля, то есть иногда единственный способ сохранить то, что еще стоит сохранять в старом, – это вмешаться и радикально изменить ситуацию. Если сегодня кто-то хочет спасти сердцевину государства всеобщего благосостояния, он как раз должен отказаться от всякой ностальгии по социал-демократии XX века. Слотердайк предлагает своего рода новую культурную революцию, радикальную психосоциальную трансформацию, основанную на понимании того, что сегодня эксплуатируемая производительная страта – уже не рабочий класс, а (верхне-) средний класс: именно его представители есть настоящие «дарители», облагаемые тяжелыми налогами, за счет которых финансируются образование, здравоохранение и прочее, чем пользуется большинство. Чтобы осуществить такую трансформацию, нужно оставить в прошлом этатизм, этот абсолютистский пережиток, сохраняющийся, как ни странно, в нашу демократическую эпоху, – удивительно прочную и разделяемую даже традиционными левыми идею о том, что государство имеет неоспоримое право облагать налогами своих граждан, определять и забирать (если необходимо, путем правового принуждения) часть их товара. Граждане не просто отдают часть дохода государству; к ним относятся так, как будто они априори в долгу перед государством. Такое отношение зиждется на мизантропическом тезисе, за который крепче всех хватаются левые, в остальном проповедующие солидарность: люди по большей части эгоисты, их необходимо принуждать вносить вклад в общее благосостояние, и только государство с помощью своего правового аппарата может обеспечить необходимую солидарность и перераспределение.
Таким образом, продолжает Слотердайк, следует научиться относиться к производителям богатства не как к группе, которую мы априори подозреваем в нежелании выплачивать долг обществу, а как к истинным дарителям, чей вклад необходимо в полной мере признавать, чтобы они могли гордиться своей щедростью. Первый шаг в этом направлении – переход от пролетариата к «волюнтариату»: вместо чрезмерного обложения богатых налогами им следует дать (законное) право добровольно решать, какую часть своего богатства они будут жертвовать на общее благо. Сперва, конечно, нужно не радикально снизить налоги, а открыть хотя бы небольшую область, в которой дарителям дается свобода решать, сколько и на что они жертвуют. Такое начало, каким бы скромным оно ни казалось, постепенно изменит всю этику, на которую опирается социальная сплоченность. Не попадаем ли мы здесь в ловушку старого парадокса о свободном выборе того, что мы все равно обязаны делать? Иными словами, не является ли свобода выбора, предоставленная «волюнтариату» «достижителей», ложной свободой, основанной на вынужденном выборе? Чтобы общество нормально функционировало, «достижители» должны иметь возможность свободно выбирать (отдавать деньги обществу или нет) только в том случае, если они сделают правильный выбор (отдавать)?
С этой идеей есть ряд проблем, но принципиальный упрек Слотердайку должен выглядеть так: почему он утверждает щедрость только в рамках капитализма, являющегося как раз порядком собственнической конкуренции? Ограниченная такими рамками всякая щедрость априори представляется оборотной стороной жестокого собственничества, этаким благотворительным доктором Джекиллом капиталиста мистера Хайда. Просто вспомните первый образец щедрости, упоминаемый Слотердайком: Карнеги – человек из стали с золотым сердцем, как о нем говорят. Во-первых, Карнеги использовал агентов Пинкертона и частную армию, чтобы подавить сопротивление рабочих, и лишь затем проявил щедрость, (частично) возвращая
