Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек
Поскольку сегодня капитализм определяет и структурирует тотальность человеческой цивилизации, всякая «коммунистическая» территория была и остается (опять же несмотря на все свои ужасы и провалы) своего рода «освобожденной территорией», как выразился Фред Джеймисон по поводу Кубы. Здесь мы имеем дело со старым структурным представлением о разрыве между пространством и заполняющим его положительным содержанием. Хотя с точки зрения их позитивного содержания коммунистические режимы оказывались в основном провальными и порождали террор и страдания, они в то же время открывали определенное пространство – пространство утопических ожиданий, которое, кроме всего прочего, теперь позволяет нам оценить провал «реально существующего социализма». (Диссиденты-антикоммунисты, как правило, упускают из виду, что само это пространство, находясь в котором они критиковали и осуждали ежедневный террор и страдания, открылось и поддерживалось коммунистическим прорывом, его попыткой преодолеть логику капитала.) Именно в этом свете нужно рассматривать mieux vaut un désastre qu’un désêtre Бадью – идею, столь шокирующую чувства либералов: лучше самый страшный сталинский террор, чем самая либеральная капиталистическая демократия. Конечно, как только мы сравниваем их позитивное содержание, управляемая государством капиталистическая демократия всеобщего благосостояния обретает несравненно лучший вид, но что искупает сталинский «тоталитаризм», так это формальный аспект – открываемое им пространство. Можно ли представить себе такую утопическую точку, в которой этот скрытый уровень утопического Другого Пространства соединялся бы с позитивным пространством «нормальной» общественной жизни? Главный политический вопрос таков: осталось ли еще в наше «постмодернистское» время пространство для подобных обществ? Ограничены ли они слаборазвитыми районами (фавелами, гетто), или же пространство для них появляется в самом центре «постиндустриального» ландшафта? Можно ли сделать смелую ставку на то, что динамика «постмодернистского» капитализма, способствующая появлению новых эксцентричных гик-сообществ, дает и здесь новый шанс? И что, возможно, впервые в истории логику альтернативных сообществ удастся совместить с новейшим состоянием технологий?
Но, быть может, сказанного недостаточно. Во-первых, не обманчив ли пример Грака? Гедонистическо-декадентское небытие общества Орсенны имеет ложный классовый фасад, затеняющий скрытые социальные противоречия, и это затенение продолжается вследствие псевдособытия войны с Фаргестаном2. Таким образом, налицо три термина, а не два: событие (которое может закончиться катастрофой), псевдособытие (фашизм или, в данном случае, война) и гедонистическо-утилитарная биополитика небытия, регулирующая животно-человеческую жизнь3. Трудность сегодня заключается в том, как отличать первое от второго, ведь они зачастую имеют много общих черт. Короче говоря, даже если мы согласны с формулой mieux vaut un désastre qu’un désêtre, как насчет mieux vaut un pseudo-événement qu’un désêtre? Возможно ли, что фашистское «событие» также лучше, чем однообразное капиталистическое существование?
Обратно к экономике дарения
В принципе ответ на этот вопрос может показаться простым. Каждая историческая ситуация содержит свою уникальную утопическую перспективу, имманентное видение того, что с ней не так, идеальный образ о том, как посредством некоторых изменений можно ее улучшить. Поэтому когда возникает желание радикальных социальных перемен, логично, что сначала прилагаются усилия к реализации такого имманентного утопического видения – и именно это стремление характеризует всякую настоящую освободительную борьбу. Здесь, однако, начинаются проблемы: почему все предпринятые до сих попытки сделать это, реализовать утопический потенциал, внутренне присущий исторической ситуации, заканчивались катастрофой?
На этом же уровне мы можем заметить и ошибку Маркса. Он осознавал, как капитализм высвобождает головокружительную динамику самостимулируемой производительности, что подтверждается его восхищенным описанием того, как в капитализме «все, на что можно опереться, растворяется в воздухе» и как капитализм вызывает величайшие трансформации в истории человечества. Он также ясно понимал, что эта капиталистическая динамика усиливается ее собственным внутренним препятствием или антагонизмом, что крайним пределом капитализма (его самоподпитывающейся производительности) является сам Капитал – непрерывное капиталистическое развитие и революционизирование его собственных материальных условий, сумасшедший танец его безусловной спирали производительности. В конечном счете капитал занят не чем иным, как отчаянным бегством вперед в попытке избежать своего имманентного подрывного противоречия. Фундаментальной ошибкой Маркса было заключить из этого, что возможен новый, более высокий социальный порядок (коммунизм), который не только сохранит, но даже значительно усилит и фактически полностью раскроет потенциал самораскручивающейся спирали производительности, которая при капитализме – из-за присущего ему препятствия (противоречия) – снова и снова сдерживается разрушительными для социума экономическими кризисами.
Короче говоря, Маркс упускал из виду, что (если выражаться стандартными терминами Деррида) это имманентное препятствие/антагонизм как «условие невозможности» полного раскрытия производительных сил одновременно является его «условием возможности»: если мы упраздним препятствие, имманентное противоречие капитализма, то мы не получим полностью раскрытого стремления к производительности, наконец-то избавленного от препятствия, а потеряем ту самую производительность, которая создавалась и одновременно сдерживалась капитализмом. Если мы убираем препятствие, то рассеивается сам потенциал, сдерживаемый этим препятствием (чем и обусловлена критика Маркса Лаканом, который делает упор на неоднозначном пересечении прибавочной стоимости и прибавочного наслаждения). Поэтому критики коммунизма были в некотором смысле правы, когда утверждали, что марксистский коммунизм – неосуществимая фантазия. Однако они не понимали, что марксистский коммунизм, эта идея общества с полностью высвобожденной производительностью вне рамок Капитала, была фантазией, внутренне присущей самому капитализму, капиталистической имманентной трансгрессией в ее самом чистом виде, строго идеологической фантазией поддержания вектора производительности, порожденной капитализмом, при одновременном избавлении от «препятствий» и антагонизмов, которые были (как показывает печальный опыт «реально существующего капитализма») единственно возможной основой для эффективного материального существования общества с постоянно самостимулируемой производительностью труда. Вот почему революция должна повторяться: только катастрофический опыт может заставить революционного агента осознать роковую ограниченность первой попытки. Маркс (особенно в своих первых текстах) предлагает базовую формулу иллюзии, на которой основано это фатальное ограничение, в серии тезисов с идеей «вместо»: их подразумеваемая (а иногда и явно выраженная) цепь рассуждений начинается с некоего «вместо» (обозначающего предполагаемое «нормальное» положение вещей), а затем описывает отчужденную инверсию этого «нормального» состояния. Вот длинный отрывок из его экономических и философских рукописей 1844 года:
Претворение труда выступает как выключение из действительности до такой степени, что рабочий выключается из действительности вплоть до голодной смерти. Освоение предмета выступает как отчуждение до такой степени, что чем больше предметов рабочий производит, тем меньшим количеством их он может владеть и тем сильнее он подпадает под власть своего продукта, капитала.
Все эти следствия уже заключены в том определении, что рабочий относится к продукту своего труда как к чужому предмету. Ибо при такой
