Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
Признавая необходимость и неустранимость «толков», Хайдеггер все-таки считает нужным подчеркнуть неполноценность чисто вербального сознания, его экзистенциальную «отторгнутость» от истинного понимания Бытия, неподлинность такого рода сознания, «отрезанного» (abgeschnitten) от подлинного смысла, «беспочвенность» и «дурную бесконечность» (Bodenlosigkeit) такого сознания[291]. Таким образом, в интерпретации Хайдеггера повседневная коммуникация и обыденная речь могут нести в себе только иллюзию осмысления, но одновременно содержат и модели понимания действительности.
Попыткой «вскрыть»[292] глубинные слои сознания и понимания является, по нашему мнению, обращение Хайдеггера к размышлениям о природе языка и художественного текста. На первый взгляд, его эссе, объединенные в сборнике «На пути к языку», посвящены самому языку и тем самым в известной степени противопоставлены группе работ о «деле мышления». Но только на первый. Тот «язык», о котором рассуждает философ, это, собственно говоря, и не язык в лингвистическом или, допустим, семиотическом смысле. Но что же все-таки имеется в виду?
Обратимся к текстам Хайдеггера. В его эссе «Язык» он цитирует следующее место из письма Гаманна Гердеру, датированного 10 августа 1784 г.:
«Даже если бы я был красноречив как Демосфен, я все равно повторял бы трижды одно и то же: разум есть язык, логос. Эту сочную кость я глодаю и, наверное, буду глодать до смерти. Темно еще для меня над этой бездной, все еще жду я ангела Апокалипсиса с ключом к этим глубинам».
Комментируя это высказывание Гаманна, Хайдеггер пишет:
«В том ли бездонная глубина, что разум заключен в языке, или же сам язык и есть пропасть. Бездна ведь там, где почва уходит из под ног, где нет основания, на которое можно опереться. Тем не менее мы не спрашиваем сейчас, что же такое разум, но обращаемся к размышлениям о языке, и в качестве путеводной нити берем странное положение (den seltsamen Satz): язык есть язык. Это положение не приводит нас к пониманию чего-то иного, на чем основывается язык. Оно не говорит нам также ничего и о том, является ли язык основанием для чего-то иного. Это положение „язык есть язык“ позволяет нам парить над бездной – пока мы держимся того, что оно означает. Язык есть язык. Язык речет. Если мы бросимся в бездну, обозначенную в этом высказывании, то не упадем в пустоту. Это будет падение-полет (Fall in die Höhe). Эта высь открывает глубину. Обе они, бездна и высота, образуют границы той области, в которой мы хотели бы чувствовать себя дома, чтобы найти местопребывание сущности человека. Размышлять о языке, – уточняет Хайдеггер, – значит: так войти в речение языка, чтобы оно выявило себя как местопребывание сущности смертных»[293].
Итак, «язык есть язык» и «язык речет». Узнать и понять его, подчеркивает многократно философ, нельзя обычными, техническими методами. Разумеется, существуют и лингвистика, и философия языка. Они создают свои методы, к которым он относится достаточно скептически.
«Металингвистика как продукт такого подхода недаром уже в своем звучании заключает сходство с метафизикой», – замечает философ.
Дело в данном случае идет дальше сходства в звучании, ведь металингвистика – это и есть
«метафизика сплошной технизации всех языков и превращения их в информационный инструмент межпланетарного масштаба. Метаязык и спутник, металингвистика и ракетная техника – это одно и то же»[294].
Сциентистский подход вполне закономерен и приносит свои плоды в сфере чисто научного знания, но не может ответить на главный вопрос – что есть язык, в чем проявляется его сущность.
Путь сциентистского анализа представляется философу принципиально неполноценным. Поэтому и требуется особый «путь к языку». Всякое истинное понимание, всякое подлинное сознание, по Хайдеггеру, всегда «в пути» (unterwegs). Это, собственно говоря, вытекает из «проективности» бытия человека (Entwurf) и его «заброшенности» в мир (Geworfenheit). Незаконченность и проективность предполагают и такой экзистенциал как «нахождение в пути». В свете этого и следует, очевидно, понимать вопрос Хайдеггера, когда он в своем эссе «Путь к языку» пишет:
«Путь к языку? Это звучит так, как если бы язык лежал далеко от нас»[295].
И он в известном смысле действительно находится далеко. Мы должны «прорваться» за оболочку привычно-повседневного образа языка, овладеть его сущностью, «найти путь к говорению». Но что же такое этот «путь»? – спрашивает он себя. Ответ одновременно прост и глубокомыслен: путь – это то, что позволяет нам достичь нечто. Но что и как? Достичь «понимания языка», добиться, чтобы язык «в говорении высказал свою сущность»[296] – это в конечном счете и есть достижение понимания собственного сознания, его глубинных слоев.
Когда Хайдеггер доказывает, что «путь к языку» заключен в самом языке и мы погружены в язык, в его «самоговорение» (Sage)[297], то он констатирует связь высказанного разнообразными способами с невысказанным. Последнее проявляет себя то как «еще не высказанное» (ein noch-nicht-Gesprochenes), то как нечто, что должно остаться невысказанным в силу недоступности этого содержания для вербализации[298]. Будучи все же высказанным, мыслительное содержание кажется нам отделенным от самого языка и от говорящего. В действительности это не так, полагает философ. В любом случае мы остаемся в языке, погружены в него. Язык как «самоговорение», как «сказ» есть часть нашего бытия-в-мире.
Но раз мы погружены в бытие-в-мире и одновременно в сам язык, то всякий научный анализ языка в его отношении к мышлению и сознанию становится если не излишним, то уж во всяком случае не достигает своей цели. Поэтому анализ языка как таковой, анализ в научном смысле у Хайдеггера отсутствует. Его размышления о «пути к языку» – не суть размышления о языке как таковом. Это попытки анализировать с помощью герменевтического метода живую непосредственность бытийного уровня сознания. За «привычной речью», за поверхностными (в философском и психолингвистических значениях этого термина) уровнями речемыслительной деятельности он пытается вскрыть такие уровни субъективности и интерсубъективности, которые не поддаются обычному анализу. Центральной, как нам представляется, здесь выступает идея виртуальной глубины субъективности бытия и соотнесение ее с различными
