Парадигмы субъектности - Елена Владимировна Косилова
Я полагаю, что и из теории Поршнева, и из рассуждений Фрейда следует, что человек склонен до какой-то степени терять высшие инстанции в любой коллективной деятельности. Например, группа людей, которая объединилась на краткое время для какой-то деятельности, например, вытащить из грязи застрявшую машину, тоже действует как единый организм. Объявляется стихийный вожак, который командует «раз-два-три», и люди подчиняются этим командам и действуют сообща. Тут тоже, как в толпе, человек способен на большие усилия, чем он был бы способен в одиночку. Если он и не лишается Сверх-Я по Фрейду, то, по крайней мере, ослабляется тормозная доминанта по Поршневу. Со временем, думается, такая солидарная человеческая деятельность будет становиться все реже, хотя наверняка это сказать нельзя.
Н. Гомес Давила: субъект есть тот, кто говорит Нет современному миру
Никола́с Гомес Да́вила (1913–1994) известен существенно меньше, чем Шелер, Фрейд или даже Поршнев. Это колумбийский мыслитель ХХ века, главное произведение которого — «Схолии к имплицитному тексту»[145] — вышло в пяти книгах в конце века в Колумбии крайне малым тиражом, поскольку Гомес принципиально не стремился к популярности. Однако постепенно книги стали приобретать известность. Сейчас они переведены с испанского на немецкий, итальянский, польский, частично на английский, готовится перевод и на русский. Все «схолии» написаны в виде кратких афоризмов, общее число которых в пяти книгах более десяти тысяч. Сюжета в книгах нет — афоризмы вращаются вокруг нескольких ключевых тем.
Основная тема Гомеса Давилы — отрицательное отношение к современному миру, который, по Гомесу, двигается в направлении «прогресса», однако это движение не вверх, а вниз.
К публичности, коллективу, общности Гомес относится крайне отрицательно.
Мы всегда в конце концов испытываем стыд, приняв участие в коллективном энтузиазме[146]. Каждый по одному, люди, возможно, и являются нашими ближними, но толпами — нет[147]. За короткую радость, разделенную с толпой, нас оправдает только долгое покаяние в одиночестве[148]. Вульгарный человек полагает, что думает свободно, только тогда, когда его разум капитулирует в руках коллективного энтузиазма[149].
В современном мире люди живут среди огромных анонимных толп. У них нет ярко выраженной личности, индивидуальности. Они верят политикам, которые обещают им золотые горы, и так и проводят жизнь в пустых надеждах. Ужасно для Гомеса то, что люди верят в прогресс, причем у них даже мысли нет, что движение современного общества к равенству и демократии обкрадывает души, делает их однообразными и плоскими. Современники видятся ему такими же серыми, как бесконечные одинаковые дома в городе XX века.
Гомес Давила — буквально певец одиночества.
Борьбу с современным миром надо вести в одиночку[150]. Только одинокий человек способен обдумывать нечто большее, чем тактические истины[151]. Человек общается с другим человеком, только когда первый пишет в своем одиночестве, а другой читает в своем. Беседы — это или развлечение, или обман, или борьба[152]… Одинокий человек — делегат от человечества по важным вопросам[153]
Сам он тоже жил очень одиноко, почти все время проводил в своей личной библиотеке. Только одинокий человек, говорит он, ведет достойную жизнь. Растворение в коллективе ведет к потере личности, как бы мы сказали — субъектности.
Абсурдист: субъект есть тот, кто говорит Нет смыслу
Конечно, здесь в первую очередь приходит в голову знаменитое эссе Камю «Миф о Сизифе». Камю показывает, что все попытки считать, что у жизни есть смысл, иллюзорны. Мы не имеем доступа ни к какой трансценденции. В свете полной бессмысленности жизни вполне можно как жить, так и совершить самоубийство. Камю пишет об абсурдном человеке, что у него нет цели и надежды.
Однако об абсурде писал не только Камю. Возможно, не всем известно, что в 1971 году Томас Нагель (еще до своей статьи про летучую мышь) опубликовал статью об абсурде[154].
Нагель тоже пишет, что жизнь человека не имеет смысла, поскольку у нее нет цели. Он начинает с того, что через миллион лет все, что мы делаем, не будет иметь значения. конечно, это не повод, почему оно не имеет значения сейчас, ведь не каждое значение важно только в свете миллионов лет. Может быть, мы значимы на меньшем промежутке. Мы также не можем оказывать влияния на мир, потому что очень малы. Но это не повод говорить, что не имеем значения для самих себя. Может быть, наша жизнь имеет значение на небольших масштабах?
Да, но какое именно значение? Можно рассмотреть такие цели как служение какой-то идее, чему-то внешнему, большему чем человек. Но это не годится в качестве обоснования жизни, потому что остается неясно, зачем им служить. Можно служить самому себе и быть довольным. Нахождение цели внутри себя не делает цель абсурдной. Тем более полагать цель вовне означает впасть в дурную бесконечность: если цель в каком-то внешнем для деле, то в чем цель этого дела? Получаем цепочку целей, и все неполные.
У него появляется важнейшее для него различение: жизнь изнутри жизни и жизнь извне. Чувство абсурдности возникает все-таки из того, что мы рассматриваем свою жизнь с полной серьезностью, а любые ее обоснования мы подвергаем сомнению. Мы наделены способностью смотреть на свою жизнь извне, а наша жизненная серьезность имеет основания внутри жизни. Разрыва между ними не было бы, если бы у нас не было бы самосознания, взгляда на себя со стороны. Однако этот разрыв находится внутри нас, это разрыв между жизнью «изнутри» самих себя и взглядом «извне» на самих себя. Абсурд порождается этим разрывом, который существует в нас самих.
Изнутри самих себя мы серьезно относимся к себе: следим за своей внешностью и т. п. Мы работаем над своей жизнью, «быть человеком — это профессия». Но «когда мы начинаем рассматривать себя sub specie aeternitatis — этот взгляд одновременно отрезвляющий и комичный»[155].
«Камю утверждает в «Мифе о Сизифе», что абсурд возникает из-за того, что мир не отвечает нашим требованиям к смыслу. Это говорит о том, что мир мог бы удовлетворить эти требования, если бы он был другим. Но теперь мы видим, что это не так… абсурдность нашей ситуации проистекает не из столкновения между нашими ожиданиями и миром, а из столкновения внутри нас самих»[156]. Это
