Суждения и Беседы - Конфуций
Первая и вторая главы вызывают несколько сумбурное ощущение – складывается впечатление, что составители пытались включить в них то, что им казалось самым главным в речениях Конфуция, а поэтому здесь главенствует не единая тема, а единая Мысль, свод важнейших идей проповеди. А вот дальше «Лунь юй» приобретает значительно большую стройность. Третья глава в основном посвящена наставлениям в ритуале и музыке, четвертая глава поочередно обыгрывает основные понятия конфуцианского учения – «человеколюбие», воспитание человека, путь-Дао, сопоставление благородного мужа цзюньцзы и «маленького человека». Большая часть пятой и шестой глав включает высказывания Конфуция о разных людях: своих учениках, правителях, аристократах. Седьмая глава содержит ответы Конфуция на вопросы учеников, причем через них показывается сам характер Конфуция, некий идеальный норматив поведения. Восьмая глава состоит из высказываний Конфуция по самым различным поводам, однако при этом в ней встречаются включения высказываний его ученика Цзэн-цзы. Одиннадцатая глава целиком посвящена самому Конфуцию. В двенадцатой главе мы встречаем запись вопросов Конфуцию и ответов на них. Первая часть тринадцатой главы посвящена высказываниям по поводу управления государством, вторая часть (18–28 параграфы) рассказывает о нормативе благородного мужа цзюньцзы. Здесь же обыгрывается понятие ши – честного служивого мужа, по сути, цзюньцзы, который находится на службе у правителя. Четырнадцатая глава как бы возвращает нас к центральным понятиям конфуцианской проповеди, обозначенным в первой и второй главах, из-за этого она так же, как и первые главы, кажется несколько рыхлой по структуре. Наконец, в пятнадцатой главе в основном обсуждается тема человека как такового – любящего добродетель, человеколюбивого или лживого, снисходительного и требовательного.
Последние пять глав «Лунь юя» заметно отличаются от первых пятнадцати. Как указывали многие исследователи, вполне вероятно, что они носят более поздний характер, и были записаны как результаты споров и дискуссий, развернувшихся вокруг духовного наследства Конфуция.
Скорее всего, эти пять глав, составленные позже остальных, носили «разъяснительный» и «внутришкольный» характер, они предназначались для подтверждения главенствующей роли некоторых учеников, чьи речения в основном и помещены в последних пяти главах. Сам же Конфуций теперь именуется не Кун-цзы, но в основном просто «цзы» – «мудрец» или «учитель», и это обращение без всяких дополнительных пояснений указывает ученикам, что речь идет именно об их учителе.
Очевидно, что в эти пять глав входит часть историй из жизни Учителя, которые носят характер апокрифов, не случайно они встречаются в некоторых других книгах, например, в «Чжуан-цзы» 19-я книга вообще целиком состоит из высказываний учеников Конфуция. В этой же книге появляется новый персонаж – Цзы-гун. Здесь ученики Конфуция уже сами наставляют, советуют, проповедуют. Они сами дают оценку людям в духе их Учителя – кого-то критикуют, про кого-то говорят, что «он не так плох, как считают ныне». Учитель же для них – личность абсолютно сакральная и запредельная. И самое главное – это высшая точка развития человеческих свойств. С ним «никто не может сравниться, как невозможно по лестнице вскарабкаться на небо» (XIX, 25), он «подобен солнцу и луне, а до них не подняться» (XIX, 24). 20-я глава на первый взгляд вообще лишена сквозной логики изложения и состоит всего лишь из трех пассажей. Причем первый из них представляет собой диалог между легендарными мудрецами прошлого Яо и Шунем, и некоторые фразы настолько мало связаны между собой, что у многих исследователей этот пассаж вызвал сомнение в его целостности.
В течение многих последующих веков образ и слова Конфуция многократно использовались самыми различными людьми – средневековыми комментаторами, современными политиками, правителями. Его изначальная, чистая мысль оказалась глубоко погребена под комментариями и стереотипами, а образ мистика и духовного наставника постепенно превратился в дидактика-философа.
Кажется, он не записал и не оставил после себя того самого главного, потаенного, что хранил в своем сердце. Это очень личное – интимное настолько, насколько только может быть прямая беседа с духами предков, слушание голоса Неба. Но самое главное – он оставил после себя свой образ, свой мистический след, под знаком которого существует вся китайская цивилизация до сих пор.
Первый русский перевод «Лунь юя» П. Поповым
«Лунь юй» неоднократно переводился на русский язык – практически каждый известный специалист по древней истории Китая отдал дань уважения этому произведению. Переводился по-разному: текстуально-точно и эпически-масштабно, литературно-художественно и монотонно-школярски, целиком и отрывками. В этих переводах, как нигде, проступает весь сложный поиск путей понимания Западом, и прежде всего Россией, китайских реалий. Его пытались трактовать и через призму западных христианских терминов, разглядывая в Конфуции образ местного святого-духовника и стараясь обнаружить универсальные категории жизни человечества.
Дань слову Конфуция в разное время отдали такие известные российские китаеведы, как академик В. М. Алексеев, который впервые придал Конфуциеву слову обаяние наставлений живого учителя, В. А. Кривцов, Л. И Головачева, И. И. Семененко. Самым полным переводом с сопоставлением всех версий и вариантов можно считать работу Л. С. Переломова – одного из самых значительных современных отечественных конфуциеведов.
Но первым всегда труднее всего – эта мысль в полной мере относится к Павлу Степановичу Попову (1842–1913), который впервые целиком переложил Конфуция на русский язык в начале ХХ в. Все, что есть в этом переводе, – и блестящие находки, и очевидные огрехи, и неотработанность понятийного аппарата, и явные попытки переложить слово Конфуция на язык православия – в полной мере отражает состояние российского китаеведения той эпохи. Его перевод Конфуция, озаглавленный «Лунь юй. Изречения Конфуция, учеников его и других лиц», увидел свет в 1910 г.
Было бы неправильным, говоря о переводе «Лунь юя» П. Поповым, ограничиться лишь рассказом о самом переводчике, хотя жизнь и труды академика Попова достойны значительно более обширного изложения, нежели позволяют рамки настоящего очерка. Дабы понять сам язык перевода, нам придется сказать и несколько слов о характере российского китаеведения того времени.
Становление П. Попова проходило как становление классического русского китаеведа той эпохи. Сначала в 1859 г. он оканчивает Курское духовное училище, через семь лет – Курскую духовную семинарию. За его
