Эдвард Уилсон - О природе человека
В древней Мексике, как и на большей части тропиков Нового Света, не было крупной дичи, которой изобиловали равнины Африки и Азии. Более того, ацтеки и другие местные обитатели, создавшие свои цивилизации, не смогли одомашнить животных и превратить их в надежный источник мяса. Когда в долине Мехико плотность населения значительно возросла, правящий класс ацтеков по-прежнему продолжал наслаждаться такими деликатесами, как собаки, индейки, утки, олени, кролики и рыба. Но обычным людям категорически не хватало настоящего мяса — порой приходилось питаться одними лишь водорослями — спирулиной, собранной на озере Тескоко. Облегчало ситуацию ритуальное поедание трупов после человеческих жертвоприношений{103}. Когда Кортес прибыл в долину Мехико, ацтеки съедали в год по 15 тысяч человек. Конкистадоры нашли 100 тысяч черепов, сложенных в аккуратные рвы на площади Чокотлан, и еще 136 тысяч в Теночтитлане. Жрецы утверждали, что человеческие жертвоприношения угодны высшим богам. Они придумали пышные ритуалы среди статуй богов в белых храмах, воздвигнутых специально для такой цели. Но все это не должно отвлекать нас от того факта, что сразу после ритуального вырезания сердец тела жертв разделывали, как туши животных, и мясо распределялось и поедалось. Мясо доставалось знати, придворным и солдатам — то есть тем, кто имел максимальную политическую власть.
Пищевая база Индии была богаче, чем в Мексике, поэтому здесь, когда мяса стало недостаточно, произошла другая, но столь же глубокая культурная трансформация. Древние арии, вторгшиеся на равнину Ганга, на своих праздниках поедали крупный скот, лошадей, коз, буйволов и овец. В поздние ведические и ранние индуистские времена, в первом тысячелетии до нашей эры, этими праздниками управляли жрецы-брахманы. Они создали ритуалы жертвоприношения — забоя животных и распределения мяса среди арийских вождей и воинов. После 600 года до нашей эры плотность населения еще больше возросла, и одомашненных животных стало не хватать. Потребление мяса постоянно сокращалось, и в конце концов оно стало доступно только брахманам и их покровителям. Обычным людям с трудом удавалось содержать достаточно скота, чтобы удовлетворить свои потребности в молоке. Скот использовался в качестве средства транспорта, а навозом топили дома. В периоды кризисов возникали реформаторские религии, в частности буддизм и джайнизм. Новые религии пытались положить конец кастовой и на-следственной системе и объявить забой животных вне закона. Народные массы принимали эти учения, и в итоге благодаря этой мощной поддержке коровы были объявлены в Индии священными животными.
Вот так самые отвратительные религиозные обычаи в истории вполне могли оказаться связанными с древними плотоядными привычками человечества. Культурные антропологи подчеркивают, что эволюция религии идет самыми разными, разветвляющимися путями. Но количество этих путей не бесконечно — их даже не слишком много. Вполне возможно, что более точные знания человеческой природы и экологии позволят достаточно достоверно определить точное количество этих путей и направлений религиозной эволюции в разных культурах.
Для меня социальное поведение человека — это своеобразная мозаика гипертрофированных переростков простейших черт человеческой природы. Некоторые из этих переростков — уход за детьми, родовая классификация — претерпели легкие изменения, даже не скрывающие их плейстоценового происхождения. Другие же — религия и классовая структура — изменились настолько серьезно, что проследить их культурный филогенез от обществ охотников-собирателей можно лишь с помощью объединенных усилий антропологов и историков. Но даже эти темы со временем могут стать предметом статистического описания, вполне совместимого с биологией.
Самым экстремальным и значимым гипертрофированным сегментом остается сбор и распространение знаний. Наука и технология развиваются ускоренными темпами и год за годом меняют наше существование. Чтобы реалистически оценить масштабы этого роста, обратите внимание на то, что мы уже в состоянии создавать компьютеры, емкость памяти которых сопоставима с человеческим мозгом. Пока что такой инструмент не очень практичен: он занял бы большую часть Эмпайр-стейт-билдинг и потребовал бы для своей работы половину энергии, вырабатываемой электростанцией Гран-Кули-Дам[21]. Однако в 1980-е годы, когда будут добавлены элементы памяти на магнитных доменах (которые уже работают на экспериментальном уровне), компьютер наверняка будет занимать всего несколько комнат того же самого здания. Развитие элементов хранения и получения информации сопровождается повышением скорости информационного потока. За последние 25 лет количество заокеанских телефонных звонков и любительских радиопередач многократно возросло, телевидение стало глобальным, количество книг и журналов увеличилось в геометрической прогрессии, а всеобщая грамотность стала целью большинства государств. Доля американцев, трудовая деятельность которых связана с информацией, выросла с 20 до 50% всей рабочей силы{104}.
Чистое знание — это абсолютный уравнитель. Знание уравнивает людей и суверенные государства, разрушает архаичные барьеры суеверия и сулит взлет культурной эволюции. Но я не верю, что знание может изменить базовые правила человеческого поведения или предсказуемую траекторию развития истории. Самопознание откроет элементы биологической природы человека, на которые опираются все причудливые формы современной социальной жизни. И мы сможем более точно различить безопасные и опасные пути развития общества. Можно надеяться на то, что мы сможем разумнее определять, какие элементы человеческой природы стоит развивать, а какие отвергнуть, какими можно открыто наслаждаться, а с какими обращаться с осторожностью. Однако нам не удастся устранить мощную биологическую основу до тех пор, пока через много лет наши потомки не научатся менять сами гены. И вот теперь, когда основа заложена, я приглашаю вас обсудить четыре основополагающие категории поведения: агрессию, секс, альтруизм и религию. И обсуждать их мы будем в соответствии с социобиологической теорией.
Глава 5. АГРЕССИЯ
Является ли человеческая агрессия врожденной? Таков любимый вопрос университетских семинаров и разговоров за коктейлем. Этот вопрос будит эмоции у сторонников политических идеологий всех толков. Ответ на него однозначен — да. На протяжении истории войны как всего лишь наиболее организованная форма агрессии были свойственны всем формам общества — от групп охотников-собирателей до индустриальных государств. За последние три века большинство стран Европы примерно половину времени проводило в войнах{105}. Лишь немногим удалось прожить в мире около века. Практически все общества изобрели наказание за изнасилование, вымогательство и убийство, а повседневную свою жизнь регулировали сложными обычаями и законами, призванными минимизировать более тонкие, но неизбежные формы конфликтов. А самое главное — человеческие формы агрессивного поведения специфичны для нашего вида: хотя мы и приматы, но у нас есть черты, которые отличают нашу агрессию от агрессии любого другого вида. Только доведя термины «врожденность» и «агрессия» до полной бесполезности, мы могли бы утверждать, что человеческая агрессивность не является врожденной.
Теоретики, которым хочется реабилитировать гены и обвинить в человеческой агрессивности исключительно извращения окружающей среды, указывают на крохотное меньшинство обществ, которые выглядят абсолютно или почти абсолютно мирными. Они забывают, что врожденность определяет измеряемую вероятность того, что определенная черта проявится в конкретных внешних условиях, а не полную гарантию проявления особенности в любой среде. По этому критерию люди обладают реальной наследственной предрасположенностью к агрессивному поведению. В действительности этот факт еще более очевиден, чем кажется. Самые миролюбивые сегодня племена в прошлом были жестокими завоевателями и, вполне вероятно, дадут миру новых солдат и убийц в будущем. У современных бушменов Калахари практически нет насилия среди взрослых. Элизабет Маршалл Томас совершенно справедливо назвала их «безвредными людьми»{106}. Но еще 50 лет назад, когда плотность популяций бушменов была выше, а центральное правительство почти их не контролировало, количество убийств на душу населения среди этого племени соответствовало уровню преступности в Детройте и Хьюстоне{107}. Еще большую пластичность проявляют сенои Малайзии. Основную часть времени они абсолютно миролюбивы. Даже сама концепция насилия и агрессии им чужда. Им незнакомо убийство, у них даже нет такого слова (предпочитаемый эвфемизм — «ударить»). Дети не дерутся, а кур обезглавливают только в силу печальной необходимости. Родители тщательно воспитывают своих детей в духе ненасилия. Когда в начале 50-х годов британское колониальное правительство призвало мужчин племени в армию для борьбы с партизанами, они просто не понимали, что солдаты должны сражаться и убивать. «Многие из тех, кто знал племя сеноев, считали, что из таких миролюбивых людей никогда не получатся хорошие солдаты», — пишет американский антрополог Роберт К. Дентан. Но они ошибались: «Коммунистические террористы убили родственников некоторых сеноев, которые служили в армии. Оказавшись вне своего миролюбивого общества и получив приказ убивать, эти люди ощутили нечто вроде безумия, которое сами называли «опьянение кровью». Обычная история в устах ветеранов звучала так: «Мы убивали, убивали, убивали. Малайцы останавливались, начинали шарить по карманам убитых, собирали их часы и деньги. Мы не думали о часах или деньгах. Мы думали только об убийстве. Мы были буквально пьяны от крови». Один мужчина даже рассказал мне о том, как он пил кровь убитого им человека»{108}.
