Объясняя постмодернизм - Стивен Хикс
Коллективизм и этатизм[141] Руссо
Как только коррупция уничтожена, можно начать строить моральное общество. Разумеется, возведение хорошего здания должно начинаться с хорошего фундамента. Простое состояние гармонии с природой было прекрасным, но, к сожалению, его невозможно вернуть. Однажды разбуженный разум нельзя усыпить. Но мы одинаково не можем вынести то, что возвращает нас к современной продвинутой цивилизации. К счастью, цивилизация предоставила нам хорошие модели, потому что, оглядываясь на большинство аборигенных культур, мы замечаем, что «этот период развития человеческих способностей, лежащий как раз посредине, между безразличием изначального состояния и бурною деятельностью нашего самолюбия, должен был быть эпохой самой счастливою и самой продолжительною. Чем больше размышляешь об этом состоянии, тем более убеждаешься, что оно было менее всех подвержено переворотам, что оно было наилучшим для человека и ему пришлось выйти из этого состояния лишь вследствие какой-нибудь гибельной случайности, которой, для общей пользы, никогда не должно было бы быть»[142].
Следовательно, лучшее, что мы можем сделать, это попробовать реконструировать их модель общества в современных условиях. Реконструкция должна начинаться с правильного понимания человеческой природы. Вопреки утверждениям философов Просвещения, человек по своей природе страстное животное, а не рациональное[143]. Самые глубокие страсти человека должны определять направление его жизни, и разум всегда должен уступать им дорогу.
Чувства – это хорошее основание для общества, так как одно из глубочайших чувств – это религиозная вера, и Руссо верил в то, что религия необходима для социальной стабильности. Это желание верить может и должно преодолеть любые сопротивления Просвещения. «Поэтому я считаю, что миром управляет сильная и мудрая воля. Я вижу это или, скорее, чувствую это»[144]. Однако вера Руссо в то, что Бог существует, не слишком детально информировала его о сущности божественной природы. Бог «скрыт в равной степени от моих чувств и моего понимания», и чувство Руссо лишь внушило ему уверенность в том, что сотворившее мир существо могущественное, мудрое и хорошее. Суждения философов о Боге не только не прояснили суть вопроса, но сделали его еще более запутанным. «Чем больше я об этом думаю, – писал Руссо, – тем более я запутываюсь»[145].
Поэтому Руссо решил не слушать философов, – «проникнувшись чувством моей неадекватности, я никогда не буду рассуждать о природе Бога»[146] – и позволить своим чувствам направлять свои религиозные верования, считая, что чувства – более надежный проводник, чем разум. «Я выбрал другого проводника и я сказал себе: давайте посоветуемся с внутренним светом; это будет сбивать меня с пути меньше, чем сбивают меня они»[147]. Внутренний свет Руссо внушил ему непоколебимую уверенность в том, что существование Бога есть основа всех объяснений, и это чувство было надежно защищено от ревизий и контраргументов: «Со мной вполне можно поспорить по этому поводу, но я чувствую это (существование Бога), и это чувство, которое говорит со мной, сильнее, чем разум, пытающийся доказать обратное»[148].
Это чувство было не просто одним из личных капризов Руссо. Он считал, что в основании любого гражданского общества лежит религиозное санкционирование действий его лидеров. Лидеры, стоящие во главе общества, не всегда искренне верят в религиозные санкции, к которым они апеллируют, но их апелляция к ним все равно крайне важна. Если люди верят в то, что их лидеры действуют по воле богов, они будут слушать охотнее и «покорно нести бремя общественного благоденствия»[149]. Разум Просвещения, напротив, приводит к недоверию, недоверие вызывает непослушание, а непослушание заканчивается анархией. Это еще одна причина, почему, согласно Руссо, «состояние размышления – это уже состояние почти что противоестественное, и человек, который размышляет, это животное с извращенной природой»[150].
Следовательно, разум должен быть ограничен и заменен естественными чувствами[151].
Религия настолько важна для общества, писал Руссо в «Общественном договоре», что государство не должно пренебрегать религиозными вопросами. Оно не может себе позволить политику толерантности по отношению к неверующим или даже рассматривать религию как предмет индивидуального выбора. Поэтому государство должно непременно отвергнуть опасные идеи Просвещения о религиозной толерантности и разделении светской и духовной власти. Далее, религия так фундаментально важна, что неверующие заслуживают высшей меры наказания: «Не будучи в состоянии обязать кого бы то ни было в них верить, он может изгнать из Государства всякого, кто в них не верит, причем не как нечестивца, а как человека, неспособного жить в обществе, как человека, неспособного искренне любить законы, справедливость и жертвовать в случае необходимости жизнью во имя долга. Если же кто-либо, признав уже публично эти догматы, ведет себя, как если бы он в них не верил, пусть он будет наказан смертью»[152].
Общество, правильно основанное на естественном чувстве и религии, преодолеет эгоцентричный индивидуализм, что даст возможность людям сформировать новый коллективный социальный организм. Когда люди объединяются для формирования нового общества: «Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее „я“, свою жизнь и волю». Воля каждого человека больше не принадлежит ему, она становится коллективной или общеустановленной и находится под руководством тех, кто говорит от имени общества в целом. В моральном обществе «каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого»[153].
В новом обществе лидеры выражают «общую волю» и проводят политику, которая лучше всего подходит для всех, тем самым позволяя всем людям реализовать свои истинные интересы и истинную свободу. Требования «общей воли» превосходят все другие соображения, поэтому «все то, чем гражданин может служить государству, он должен сделать тотчас же, как только суверен этого потребует»[154].
Но есть что-то в человеческой природе, испорченной разумом и индивидуализмом, что противится и всегда будет выступать против общей воли. Отдельные индивидуумы редко видят то, что их частная воля находится в гармонии с общей волей; следовательно, «частная воля непрестанно действует против общей»[155].
Чтобы противодействовать этим деструктивным индивидуалистическим тенденциям, государство оправданно использует систему принуждения: «Если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным»[156]. Власть общей воли над частной волей является абсолютной. «Если государство или гражданская община – это не что иное, как условная личность, жизнь которой заключается в союзе ее
