Власть предыстории - Игорь Узиельевич Ачильдиев
Именно тогда мне впервые почудилось, что я тронул руками один конец цепи человеческих поколений и глухим звуком отозвалось ее отдаленное, первое звено, ушедшее в сумерки веков предыстории. Неистребимый запах смерти показался мне каким-то намеком, закодированной информацией палеолита с его, по-видимому, жесткими законами.
В чем же заключена изначальная вина людей, за что и почему они созданы способными даже на такое? Отчего каждый раз, когда человечество претерпевает кровавый катаклизм, сметающий накатанную дорогу бытия, когда сквозь кисею цивилизации вдруг проглядывает нечто животное, даже отдаленно не напоминающее дневной лик Человека, когда социальные процессы выскальзывают из-под контроля, превращаясь в трагический вызов Истории, мы с какой-то полудетской надеждой, но и в привычном ужасе оборачиваемся к собственным истокам: неужто наша природа такова? Полно, люди мы или не люди?..
Трагедия современности крепко связана с сумеречной далью нашего первоначала, составившего человеческое естество. Погруженные в монотонность ежедневных забот, мы порой забываем об этих стальных нитях, но в критические моменты сама жизнь напоминает о них. Мы стремимся ускользнуть от социальных катастроф настоящего, но они, словно выныривая из глубин предыстории, перебегают нам дорогу в будущее. Куда и как двигаться человечеству, чтобы избежать очередного шока? Советы и прозрения мы черпаем из единственного источника — из непроглядного колодца времени.
Наивно предположение, будто разгадка крупных, поворотных событий нашей социальной жизни скрыта в современности, в столкновениях социальных групп или слоев живущих ныне людей, в традиционных структурах, сложившихся несколько столетий назад, или даже в писанной Истории. «Наблюдение, напротив, убеждает, что в этом огромном континууме великие потрясения способны распространяться от самых отдаленных молекул к ближним, — писал историк Марк Блок. — Что мы скажем о геофизике, который, ограничив свои расчеты километрами, решит, что влияние Луны на наш земной шар гораздо значительней, чем влияние Солнца? Во времени, как и во вселенной, действие какой-либо силы определяется не только расстоянием»[1].
С этой мыслью нельзя не согласиться. Но и в Истории куда меньше объясненного, чем познанного. И чем крупнее масштаб события, чем выше его ранг, тем оно менее понятно. Никто не ведает причин зарождения, расцвета и заката древних цивилизаций: шумерской, халдейской, древнеамериканской, древнекитайской, протоиндийской, этрусской… Даже приблизительно не представляет, почему вспышка нескольких крупнейших цивилизаций произошла примерно в одну эпоху, которую Карл Ясперс обозначил как ОСЕВОЕ ВРЕМЯ мировой Истории. Так называемые охватывающие законы, выведенные различными историками и философами, начиная от Фукидида и Геродота и кончая Марксом и Тойнби, не раскрывают эту загадку. Видимо, не случайно еще Освальд Шпенглер бросил крылатую фразу: «Ни один отдельный отрывок Истории нельзя осветить с должной полнотой, пока не будет обнаружена тайна мировой Истории вообще»[2], а последняя по необходимости должна рассматриваться как закономерное продолжение предыстории.
Философская мысль, пытавшаяся так или иначе проникнуть в сущность человека и общества, наталкивалась на жесткие ограничения. Априори понятно, что в человеке слиты и черты его личности, и отпечатки социальной среды, и слои палеолитического происхождения. Значит те же исходные элементы несет в себе и общество, сотканное из людей. Однако каким образом предыстория влияет на современность, перекидывая мост через сотни веков? В чем заключается сила палеолита в современном социуме? Какова отправная точка Истории и конечная точка ее предшественницы, как выглядел узел их стыковки, породивший столь самоубийственный вектор развития человечества?
Перед нашим сознанием постоянно стоит великая проблема фундаментальной основы человека, его универсальной сущности. Среди вопросов, которые могла бы решить научная теория происхождения человека и общества, есть и те, которые поставил в свое время Карл Ясперс:
«Каковы первичные мотивы человека, каковы его жизненные импульсы? Что в них остается неизменным во все времена, что изменяется? Могут ли они еще быть преобразованы? Полностью ли они скрыты? Научился ли человек обуздывать эти импульсы только в историческое время или уже в предыстории? Прорываются ли они время от времени или хотя бы в определенных ситуациях, разрывают ли скрывающие их покровы? Когда и как это происходило? Порвутся ли изначальные импульсы с неведомой дотоле силой, если произойдет крушение всего того, во что мы верим и что передано нам предыдущими поколениями? Какой облик примут эти исконные силы?.. Во что они превратятся, если будут лишены возможности выразить себя?..»[3].
Так передо мной во всей своей полноте обнажилась тема исследования, которым я, кстати говоря, занимался и в предыдущие годы, не ставя перед собой никаких целей, кроме познавательных. Посте посещения Освенцима мои размышления совпали с проблемой, которой я отдал все свои силы.
Однако на первых же порах я столкнулся с неожиданностью, которая могла бы удивить любого. Основные трудности проблемы, оказывается, лежат отнюдь не в сфере самого материала, привлекаемого для анализа, не в объективной нехватке данных — их, на мой взгляд, достаточно. Во всяком случае, антропология накопила такое обилие фактов о происхождении человека и общества, каким едва ли располагал Ч. Дарвин, делая выводы относительно всех видов живого на Земле.
Главная же сложность заключается, по-видимому, в чересчур тесной связанности с той или иной идеологией, как бы исподволь и незаметно диктующей свои взгляды на оценку фактов. Теория происхождения человека и общества всегда остается ареной столкновения мировоззрений, поскольку, как заметил Леон фон Берталанфи, «образ человека — это не теоретический вопрос: это вопрос сохранения человека как человека»[4] и поэтому, в конечном итоге, спор между антропологами, принадлежащими разным идеологическим системам, идет о том, какая из них более полно и последовательно служит истинным целям человека.
Не менее важно и другое: предметом пристального изучения становится сам исследователь, оказываясь, по меткому выражению Мишеля Фуко, в «двусмысленном положении познаваемого объекта и познающего субъекта»[5]. Вольно или невольно мы облагораживаем предков, приписывая им порой современные взгляды на мир, на бытие, на мораль и отодвигая в тень обстоятельства, могущие осветить нашу родословную с ее жестокой, ночной стороны.
Рука не поднимается сорвать покров тайны со святынь религии, отечества, искусства, уз родства!.. Мысль
