Объясняя постмодернизм - Стивен Хикс
Но такой скачок в абсурд приводит к кризису. Он бросает вызов всему разумному, рациональному и моральному. Так как же быть с этой дилеммой, когда одновременно хочется и не хочется броситься в пропасть абсурда? В книге «Страх и трепет» Кьеркегор создает панегирик Аврааму, герою ветхозаветной Библии, который наперекор любым разумным и моральным соображениям готов отключить свой рассудок и убить своего сына Исаака. Почему? Потому что Бог так ему велел. Как это возможно? Как может хороший Бог требовать такое от человека? Это делает Бога невероятно жестоким. И как же божественное предречение о том, что через Исаака будут рождены все последующие колена Израиля? Такое требование делает Бога нарушителем собственного слова. Как относится к тому, что это убийство невиновного? Это делает Бога аморальным. Как быть с безмерной болью, которую потеря сына причинит Аврааму и Саре? Это делает Бога садистом. Противиться ли этой воле Авраам? Нет. Ставит ли он ее под сомнение? Нет. Он выключает свой разум и повинуется. Такой поступок, пишет Кьеркегор, должен быть эталоном нашего когнитивного отношения к реальности. Как Авраам, каждый из нас должен научиться «отказаться от рассудочных рассуждений и всей душой отдаться абсурду».
Как Авраам, мы не знаем и не можем знать. И потому мы должны слепо отдаться неизвестности. Кьеркегор называл Авраама «рыцарем веры» за его готовность «отречься от рассудка» и броситься в пропасть абсурда[59].
Шопенгауэр, также принадлежавший поколению, следовавшему за Кантом, и будучи современником Гегеля, яростно критиковал трусливые попытки вернуться к религии после отказа от концепции разума Просвещения. Тогда как Гегель поместил в ноуменальную сферу Дух Диалектики, а Шлейермахер и Кьеркегор чувствовали или отчаянно надеялись, что там обитает Бог, чувства Шопенгауэра подсказывали ему, что реальность – это Воля, глубоко иррациональная и конфликтная воля, которая вечно и слепо стремится к ничто[60]. Неудивительно, что у разума нет шанса познать такую реальность: строгие категории разума и его четкая организационная структура совершенно неадекватны реальности, которая воплощает в себе противоположность всех этих свойств. Только подобное может познать подобное. Только через нашу собственную волю и пылкие чувства – особенно чувства, вызванные музыкой, – мы можем ухватить суть реальности.
Но большинство из нас слишком трусливы, чтобы попробовать это сделать, ведь мир жесток и страшен. Именно поэтому мы так отчаянно хватаемся за разум. Разум позволяет нам привести вещи в порядок, почувствовать себя в безопасности, избежать того головокружительного ужаса, который, как мы чувствуем в моменты прозрения, олицетворяет реальность. Только самые бесстрашные обладают смелостью пробиться через иллюзии разума к иррациональности мира. Только немногие личности могут прорвать завесу разума, интуитивно почувствовать и чувством познать бурлящий поток.
Разумеется, предчувствуя жестокий ужас бурлящего потока, Шопенгауэр призывал к самоуничтожению[61]. Это было слабостью, которую, по убеждению его ученика Ницше, необходимо преодолеть.
Ницше начинал с того, что эпистемологически соглашался с Кантом: «Когда Кант говорит: „разум не выводит свои законы из природы, но предписывает их природе“, это абсолютно верно в отношении понятия природы». Все проблемы философии, от декадента Сократа[62] до «рокового паука» Канта[63], вызваны их опорой на разум. Расцвет философии означал упадок человека, потому что, как только разум одержал верх, люди «в этот новый незнаемый мир вступали уже без старых своих вожатых, надежно наводящих инстинктов-регуляторов, они были сведены к мышлению, умозаключению, исчислению, комбинированию причин и следствий, эти несчастные были сведены к своему „сознанию“, к наиболее жалкому и промахивающемуся органу своему!»[64]
И: «Каким жалким, каким призрачным и скоротечным, каким бесцельным и капризным бывает человеческий разум». Будучи лишь поверхностным феноменом, зависящим от инстинктивных импульсов, интеллект трудно назвать автономным или все контролирующим[65].
Своими призывами быть верным самому себе Ницше хотел сказать, что нужно вырваться из искусственных и сдерживающих категорий разума. Разум – это орудие слабаков, которые боятся оказаться лицом к лицу с жестокой и конфликтной реальностью и потому выстраивают фантастические умозрительные схемы, в которых они могут спрятаться. Что нам нужно для того, чтобы высвободить лучшее в себе, – это совершенное «функционирование бессознательно управляющих инстинктов»[66]. Отвечающий «да» на вызов действительности – человек будущего – не будет обольщать себя словесными играми, но с готовностью отдастся конфликту. Он установит связь со своими глубочайшими импульсами, волей к власти и направит всю свою инстинктивную энергию в новом жизнеутверждающем направлении[67].
Итоговый обзор сюжетов иррационализма
По сравнению с Шлейермахером, Кьеркегором, Шопенгауэром и Ницше, Кант и Гегель кажутся защитниками разума. Но именно доводы Канта и Гегеля положили начало иррациональным движениям XIX века.
Философия XX века унаследовала от иррационалистов четыре главные темы.
1. Согласие с Кантом в том, что разум неспособен познать реальность.
2. Согласие с Гегелем в том, что реальность пронизана конфликтами и/или абсурдна.
3. Вывод, что разум одолевают доводы чувств, инстинктов и актов веры.
4. Нерациональное и иррациональное мышление открывает сокровенные истины о реальности.
Со смерти Ницше в 1900 году начинается философия XX века. Немецкая философия XIX века разработала две основные линии размышлений: спекулятивную метафизику и иррациональную эпистемологию. Дальше было необходимо соединить эти два направления мысли в новом синтезе для следующего столетия. Философом, которому удалось это сделать, был Мартин Хайдеггер.
Глава 3. Кризис разума в XX веке
Синтез континентальной традиции в философии Хайдеггера
Мартин Хайдеггер обратился к гегельянской философии и придал ей субъективный феноменологический характер.
Хайдеггер печально известен туманностью своего стиля и своими амбивалентными действиями в интересах национал-социалистов в 1930-е годы, и он, несомненно, является ведущим философом XX века для постмодернистов. Деррида и Фуко называют себя последователями Хайдеггера[68]. Рорти приводит Хайдеггера как одного из трех своих важнейших авторитетов, в число которых он также включает Дьюи и Витгенштейна[69].
Хайдеггер воспринял и модифицировал традицию немецкой философии. Он, так же как Кант, считал разум поверхностным феноменом и разделял кантианское представление о словах и понятиях как о препятствиях к пониманию реальности, или Бытия. Однако, как и Гегель, Хайдеггер верил, что мы можем подойти к Бытию ближе, чем допускал Кант, но не путем гегельянской абстрактной фикции Абсолютного Разума. Отложив в сторону как разум, так и Разум, Хайдеггер соглашался с Кьеркегором и Шопенгауэром, что через исследование собственных чувств – особенно мрачных и тревожных чувств ужаса и вины – можно приблизиться к Бытию. И, как все прилежные немецкие
