Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки - Энтони Макгоуэн
– Подожди-ка. То есть я должен радоваться, когда ты кричишь на меня, потому что я всего-навсего съел сосиску, не зная о том, что ты сам собирался ее съесть, или потому что я случайно оставляю симпатичные узоры на ковре, когда прихожу домой после дождя? Это просто бред.
– Во-первых, то, что я, слегка повысив голос, говорю: «Эй, Монти, что случилось с моим ужином?», вряд ли делает меня тираном…
– Я очень чувствительный пес, а ты иногда говоришь довольно громко…
– А во-вторых, с твоей точкой зрения во многом согласен другой персонаж, Калликл, который вмешивается в разговор. Калликла разгневала идея о том, что узник, которого пытают и унижают, счастливее тирана. Наоборот, кипит от гнева Калликл, тиран, который делает что хочет, какими бы эти действия ни были жестокими или порочными, – по определению самый свободный и счастливейший человек. Закон природы, противоречащий искусственным законам по соглашению, диктует, что сильный должен править и что бы он ни делал – и есть истинная справедливость. Каждый, кто имеет достаточно сил и мужества, может и должен сорвать эти оковы и втоптать наши фальшивые законы – «размалеванные представления, все эти противные природе сплетения»[13], как он их называет, – в грязь.
Монти сглотнул.
– И что ответил Сократ?
– В этом диалоге он опять говорит, что такой тиран не может быть счастливым. Его желания безграничны, а потому их невозможно удовлетворить. Он подобен протекающему сосуду, который невозможно наполнить. И, вероятно, так и есть. Сколько тиранов умерло спокойно в своей постели с довольной улыбкой удовлетворения на губах? Вспомни Гитлера, буйствовавшего в своем бункере, Муссолини, которого расстреляли, а потом подвесили вверх ногами на городской площади, Сталина, к которому боялись подойти его запуганные подчиненные, когда он лежал беспомощный после инсульта.
Однако попытка опровергнуть представление о том, что зло всегда приносит несчастье, выглядит довольно слабой. Для начала всегда найдутся противоположные примеры: случаи, когда преступники вышли сухими из воды, совершив злодейство, и жили счастливо на деньги, добытые нечестным путем. Но личное счастье кажется странно неудовлетворительным в качестве конечной меры добродетели. Приятно думать, что если мы будем добрыми, то это сделает нас счастливыми, но хотим ли мы объединить эти два понятия: сказать, что доброта и есть счастье? И даже если оставить каждое понятие отдельно, может ли то обстоятельство, что это делает нас счастливыми, быть единственной причиной для того, чтобы делать добрые дела? Что, если я, сообразно своему характеру, не способен быть счастливым, – означает ли это, что я не должен вести себя нравственно? Если маленькие слабости делают меня по-настоящему счастливым, должен ли я тогда потакать своим пристрастиям? И таким ответом был недоволен сам Платон. У него были более глубокие представления о добре, с которыми мы скоро познакомимся.
Мы подошли к границе парка, и настало время взять Монти на поводок.
– Итак, – сказал я, – всю эту прогулку мы потратили на постановку проблемы и все еще не добрались до приличного ответа. Мы увидели, что эмотивисты хотели свести все моральные суждения к «вилянию хвостом». Мы наблюдали за тем, как Ницше заново формулирует в положительном ключе факт, который первоначально представлен у Платона в отрицательном: что все моральные суждения – это либо ничего не значащие соглашения, либо захват власти теми, кто по природе своей не способен сражаться с богатыми, вооруженными «клювом и клыком»[14].
Любой этической теории необходимо принимать во внимание эти точки зрения. Но я хочу привести еще один пример того, какого рода вещам должна противостоять серьезная этическая теория. Мы возвращаемся к событиям, произошедшим примерно за 30 лет до того, как Платон написал «Государство».
Афины находились в самом разгаре войны со Спартой – войны, которая продолжалась в течение 50 лет с несколькими непростыми периодами относительного мира. И большинство других близлежащих государств должны были выбрать чью-то сторону. Это была война, в которую было довольно тяжело не вмешиваться.
Один остров – Милос – попытался сохранить нейтралитет. У Милоса были старинные связи со Спартой, но Афины обладали сильнейшим флотом, и милосцы знали, что их остров уязвим. Поэтому они вели себя тихо, стараясь быть незаметными. Однако афиняне им не доверяли. Остров занимал стратегически важное положение, и афиняне считали, что древнее родство милосцев со спартанцами в конце концов сыграет свою роль. Положение на поле боя начало складываться не в пользу афинян, поэтому, возможно, они чувствовали некоторую безысходность. Наконец они решили послать на остров экспедицию и потребовать, чтобы милосцы присоединились к их союзу против Спарты и вносили средства на войну.
Спартанцы были величайшими воинами древнего мира, но они были, скажем так, не очень приятными людьми. В Спарте имелся целый класс – илоты, – которых, по сути, содержали как рабов. Если кто-нибудь из илотов демонстрировал признаки интеллекта, инициативу или мужество, его или ее убивали. Спартанцы не отличались какими-то особенными достижениями в искусстве или литературе. Вся их цивилизация была сосредоточена на превращении спартанских мальчиков в эффективные машины для убийства. И эти воины были не только выносливыми, но и хитрыми. По мнению спартанцев, на войне все средства хороши: можно лгать и мошенничать, если это поможет добиться победы.
В отличие от спартанцев, у афинян было все: искусство, архитектура, литература, демократическая политика и, конечно, философия. Большинство людей, услышав историю войны между Афинами и Спартой, воспринимают афинян как хороших парней. Но вот, пожалуйста: на Милосе афиняне осадили столицу и ведут переговоры, как говорят, с позиции силы. И даже не пытаются облечь это в цветистую форму. Так происходит не потому, говорят афиняне милосцам, что вы сделали что-то неправильно, и не потому, что мы это заслужили, а просто потому, что мы сильнее вас и единственный разумный выход для вас – сделать то, что мы хотим: сдавайтесь, присоединяйтесь к нашему союзу и платите дань. Если будете сопротивляться, то мы вас уничтожим. Почему? Потому что можем это сделать.
Гордые и упрямые милосцы не уступали и спорили с афинянами. Милосцы указывали на несколько совершенно разумных моментов. Мы вам не угрожаем.
