Дэвид Берлински - Искушение астрологией, или предсказание как искусство
Минимальный период Луны — двадцать пять лет;
Время восхода Рака в кульминации — тридцать два года;
Правитель дома Луны, Юпитер — двенадцать лет.
В сумме эти числа дают шестьдесят девять, и астролог заключает, что заказчик умрет на шестьдесят девятом году жизни [42].
Что, собственно, иногда и случалось.
Есть в этих расчетах продолжительности жизни, в вариантах смерти некоторая малоприятная натяжка. В главе с заголовком «О насильственной смерти, с примерами» Валенс приводит список столь же ужасный, сколь и странный. Марс был в Раке, говорит один гороскоп, то есть в водном знаке. Весьма водном, надо сказать. Заказчик захлебнулся насмерть.
Этому человеку отрубили голову [43];
Этот человек повесился [44];
Этот человек заживо сгорел в бане [45];
Этот человек был изгнан и покончил с собой [46];
Этот человек поранился в предопределенных местах, и у него были уязвимые ступни, а превыше всего — он был лунатиком (47];
Этого человека задрали дикие звери [48];
Этого человека утопили в стоках [49].
Злоключения, не окончившиеся смертью, упоминаются часто. Валенс видит людей, не полюбившихся звездам, горбатыми, хромыми, покалеченными, короткорукими, душевнобольными или с нетрудоспособным пенисом, благодаря доминирующему Сатурну.
Гороскопы то угрожающи, то сдержанны, то четко отвечают на конкретные вопросы, то весьма общи и абстрактны. Один гороскоп начинается в 102 году [50]. Человек, для которого он составлен, служил заместителем архонта — Валенс не уточнил, где именно, — «но, попав в немилость архонта на тридцать четвертом году жизни, был сослан на каторгу в каменоломню». Валенс приписывает его напасти совместному влиянию Марса и Солнца. Два года спустя герой гороскопа был освобожден «как недееспособный» и «в силу содействия влиятельных лиц». То, что его благодетели смогли оказать помощь, в свою очередь было вызвано звездами или отражено в них, ибо «благотворные звезды тогда были сильны». Однако через три года счастье снова отвернулось от бывшего заместителя архонта. Его сослали в оазис, что было формой изгнания, наказанием менее жестоким, но столь же обрекающим на одиночество, как и каторга. Теперь влияние звезд гибельно. На сороковом году жизни, сообщает Валенс, помощник архонта «вел жизнь опасную и занемог». Звезды тем не менее сложились в непонятный рисунок, и тогда «жена его (отправилась] с ним, и подарила ему любовь и утешение, и разделила с ним все, что имела».
Очень легко отнестись к этому гороскопу со скепсисом. В конце концов, Валенс записывал события, когда они уже произошли. Рисунок очевиден. Но гороскопы подразумевают больше, чем открывают. Движение Солнца, Луны и планет постоянно, без остановок и сбоев. Гороскоп же получается удачным только для выхваченного события, произошедшего в конкретном месте и в конкретное время. Астрологи первыми за всю историю человечества оказались лицом к лицу с глобальным вопросом современной науки. Мы оперируем только словами и картинками. Небеса пребывают в постоянном движении. Так же, как и человеческая жизнь. Каким же образом можно соорудить из второго инструмент, подходящий для описания первого? Если астрологам и не удалось ответить на сей вопрос, вся их деятельность указывает на то, что они понимали его суть и были озадачены сформулированной в нем проблемой.
Античные астрологи полагали, что если все когда-нибудь заканчивается, то и они вернутся к своим началам. На согретом и выбеленном Солнцем Косе Берос по-прежнему спокойно принимает заказчиков, внимательно выслушивая их вопросы, а потом терпеливо записывает движение Солнца, Луны и планет по бесконечно меняющемуся небу. Мы не знаем, где захоронены его останки, но его репутация в истории такова, что не остается сомнений: опустив свою драхму в чашу для оплаты, аккуратно пристроенную на железной треноге (несколько драхм клались для виду на почерневшее дно чаши в качестве подсказки), заказчики удалялись из дома астролога в полной уверенности, что получили то, за чем пришли. Картину своего прошлого или будущего.
«В различных областях знания, — замечает Плиний Старший, — выделяются различные люди. Мне же… надлежит выделить лучших. В астрологии это Берос» [51].
И интереснейшая деталь. «В честь его божественных предсказаний, — добавляет Плиний, — афиняне установили в гимназии его статую с золотым языком».
В начале 70-х годов XX века археологи нашли руины римской виллы где-то на побережье Африки. Песок занес ее стены, но пощадил интерьеры. Вилла, по всей видимости, принадлежала провинциальному чиновнику, точнее, местному консулу, поскольку была просторна и светла. Одна анфилада комнат выходила во внутренний дворик. Закончив тщательно очищать кисточками терракотовые стены, археологи обнаружили едва различимые очертания изящных фресок в римском стиле. Под полом виллы нашли семейный склеп. Консул с орлиным носом и его пухленькая жена подготовили свое погребение задолго до смерти. Два великолепных саркофага были установлены на мраморный постамент с барельефными портретами обоих супругов. Вероятно, у них не было детей, однако тут есть и третий саркофаг, стоящий перпендикулярно саркофагу консула.
Над надписью, стертой временем, высечен барельеф с изображением львенка [52].
Глава 3
Близнецы
Великая библиотека
Где-то между 180 и 145 годами до н. э., сообщает греческий ученый Аристей [53], семьдесят два высокоученых раввина получили заказ — им надлежало перевести Пятикнижие Моисея на греческий язык. Работать предстояло в знаменитой царской библиотеке. И вот семьдесят два почтенных раби собрались за длинным столом в отдельной читальне. Солнечный свет падает через высокие окна. Из города, что обступает библиотеку, в комнату влетают приглушенные звуки и пряные ароматы средиземноморского порта. Бородатые, одетые в черное, обутые в сандалии раввины садятся, нервно дергают пейсы, ерзают, еле сдерживают дрожь в коленях или украдкой косятся на изысканный «шведский стол» у дальней стены. И каждый мучается вопросом: останется ли что-нибудь для него, когда уважаемые коллеги закончат набивать свои животы? Уж эти-то замечательные рулеты с финиками разойдутся в мгновение ока.
Старший раввин стучит по столу костяшками пальцев.
Пора приступать к делу.
Вавилонские астрономы блестяще освоили довольно сложные математические методы. Но за долгие годы, прошедшие со времени падения шумерской цивилизации (приблизительно в 1900 году до н. э.) до создания Римской империи, астрологи работали, не опираясь на какую-либо крупную и цельную астрономическую теорию, систему, достаточно мощную, чтобы воплотить их интуитивные догадки и стать опорой для их изысканий. Сейчас нам легко, мы смотрим в прошлое, помня о Тихо Браге, Николае Копернике и Иоганне Кеплере, освободивших человечество от наводящего тоску суеверия, согласно которому Земля — центр Вселенной. Однако то суеверие было на самом деле мощной научной теорией, со стенами столь прочными, что они, подобно Колизею, простояли более полутора тысяч лет, и случилось так потому, что постулат «Земля — центр Вселенной», казалось, во всех отношениях соответствовал фактам действительности и объяснял их природу.
Древнегреческий астролог Клавдий Птолемей родился в 100 году и умер семьдесят восемь лет спустя. (По другим данным, он родился ок. 90 года и умер ок. 160 года.) О его жизни почти ничего не известно. Одни документы утверждают, что он обретался в египетской Александрии, другие — в Канопе, в пятнадцати милях к востоку. Большую часть исследований он провел в горячо любимой им Александрийской библиотеке. И она отвечала ему взаимностью, обеспечивая оптимальную обстановку для работы. Окруженная садами с экзотическими деревьями, украшенная изысканными террасами, библиотека славилась своей роскошью. На ее территории находился зверинец. Внутри были читальня под куполом, аудитории и обсерватории, просторная столовая, мраморные умывальники, золотые чаши, наполненные маслами. Благоухание тысяч цветов наполняло комнаты, аудитории и ниши для уединенного чтения. Легко себе представить, как Птолемей, тяжело ступая, поднимается по ступенькам в библиотеку, усаживается в читальне под куполом, положив перед собой стопку пергаментов (покровитель библиотеки, Птолемей III, запретил папирус), и вздыхает так глубоко, как умеют только ученые. Слухи [54] приписывали Птолемею, как и всем философам вообще, полное отсутствие интереса к личной гигиене. И если Птолемей в самом деле удивлял коллег тем, что презирал водные процедуры или не стриг пожелтевшие ногти, это симпатичное свинство наверняка придавало ученому очарование и смягчало характер, который, судя по стилю его научных работ, был суров, как холодная вода подо льдом.
