Бернадот. От французского маршала до шведского короля - Григорьев Борис Николаевич
В итоге вопрос о Померании вернулся в прежнее — нулевое — состояние.
В Стокгольме Карлу Юхану пришлось сильно понервничать из-за отношений с Францией, которые у Швеции с ней так и не сложились. Престолонаследник, как нам уже известно, с неприязнью относился к режиму Людовика XVIII, а тот платил ему той же монетой. Дипломатические отношения между Стокгольмом и Парижем были заморожены: в шведской столице временным поверенным в делах оставался маркиз де Рюминьи (Rumigny), а в Париже — Э. Сигнёль. Вообще-то в Стокгольм должен был приехать французский посланник, известный литератор, виконт Рене Франсуа де Шатобриан (1769–1848), о котором мадам де Сталь восторженно писала Карлу Юхану: "Он слегка похож на меня, и Вы знаете, как такие характеры склонны любить Вас". Но любви не получилось: Шатобриан выступал как один из ярых поборников легитимизма и в своей брошюре "Бонапарты и Бурбоны" допустил несколько неприятных для шведского кронпринца аллюзий. Результатом стали возмущение Карла Юхана и отказ Шатобриану в агремане.
В это же самое время Александр I, по просьбе свояченицы, королевы Фредерики, учредил опеку над её сыном принцем Густавом. И хотя царь в своём письме Карлу Юхану подчеркнул, что речь не идёт о поддержке им каких-либо династических претензий принца, а всё дело сводится лишь к чисто семейным его обязанностям, настроение Карла Юхана от этого не улучшилось.
Поэтому династийный вопрос занял чуть ли не главное место в повседневных заботах Карла Юхана. Так, приехав в Вену, К.-А. Лёвеньельм обнаружил, что во французских и немецко-прусских газетах началась кампания в пользу восстановления на шведском троне либо Густава IV Адольфа, либо его сына. Ходили также слухи о том, что для сына свергнутого короля, принца Густава, готовится европейское княжество, и даже говорилось, что он станет князем Кракова. Нессельроде и Кастлри эти слухи опровергали, но Лёвеньельм, кажется, им не верил. Скоро Лёвеньельм от самого царя узнал, что союзники на самом деле планируют выделить для принца Густава какое-нибудь княжество, например Краковское. Александр I якобы этот план не поддержал, полагая, что лучше решить этот вопрос за счёт какого-нибудь княжества в Германии.
Масла в огонь подлило письмо Густава IV Адольфа, адресованное почему-то английскому адмиралу Сиднею Смиту, с просьбой распространить его среди участников конгресса. В письме бывший шведский король заявлял, что для себя лично он ничего не хочет, а вот что касается сына, то пусть, мол, он решает сам. Королева Шарлотта зафиксировала в своём дневнике, каким раздражительным становился её приемный сын, когда речь заходила о принце Густаве: "И хотя он был всегда так добросердечен, стоило только произнести имя принца Густава, как его лицо искажалось до неузнаваемости".
Бурю в стакане воды на некоторое время уймёт сам "полковник Густаффссон": 6 августа 1815 года он направит Карлу Юхану письмо, в котором объяснит, что его сын на трон Швеции не претендует. А пока Карл Юхан через Лёвеньельма предпринимал попытку сохранить за Жозефом Бонапартом достойное место в семье европейских монархов (в это время свояк Карла Юхана сидел в Швейцарии и ждал своей участи) и защитить от нападок союзников Й. Мюрата. Наследник говорил, что Венский конгресс не имел права нарушать суверенитет малых стран. Защищая их, Карл Юхан защищал самого себя, но в этих усилиях, к своему великому огорчению, преуспеть не смог.
Какие чувства он испытывал в это время, свидетельствует черновик его письма к Александру I, составленный в начале января 1815 года сразу после получения депеши Лёвеньельма о встрече с царём. Царь получил лишь часть того ответа, который готовил для него шведский наследный принц. Самая эмоциональная часть черновика не прошла цензуру у сдержанного Вестерстедта и осталась лежать в архиве семьи Бернадотов. К.-А. Лёвеньельм передал царю письмо, в котором Карл Юхан выразил удивление идеей царя наградить "бездомного" принца княжеством, поскольку тот в своё время говорил, что принц будет вести частный образ жизни. Желание же царя стать опекуном принца дало повод к "возникновению настолько же смешных, как и преступных надежд" у некоторых лиц (намёк на семейство свергнутого Густава IV Адольфа). Поэтому Карл Юхан выступал категорически против того, чтобы добиваться от принца Густава официального отречения от шведского трона, ибо это было бы несовместимо с его собственными правами и с честью шведской нации. Не Карл Юхан свергал с трона Густава IV Адольфа, а вся Швеция, в том числе он сам, т. к. сам отрёкся потом от престола. Карл же Юхан был избран наследником на свободных выборах, и его легитимность не хуже, чем легитимность любого другого монарха, в том числе и свергнутого "полковника Густаффссона".
И далее Карл Юхан делает намёк на то, что легитимность Густава IV не так уж и безупречна и свободна от изъянов.
Что скрывалось за намёком, Карл Юхан раскрывает в своём черновике. Он утверждает в нём, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что Густав Адольф не имел никакого законного права занимать шведский трон, и только уважение к чести и достоинству адресата заставляет автора письма не упоминать подробностей. Если клеветники продолжат против него свои инсинуации, то он опубликует их. (Здесь Карл Юхан намекал на то, что королева София Магдалена, супруга Густава III и мать Густава IV, зачала ребёнка от своего любовника Адольфа Фредерика Мунка.) Очевидно, что легитимисты сильно допекли наследника, если он решился на такой отчаянный шаг.
Серьёзным испытанием солидарности Карла Юхана с союзниками стали знаменитые 100 дней Наполеона. Карл Юхан, не скрывавший своего удовлетворения падением бурбонского режима, должен был теперь снова определить позицию по отношению к вернувшемуся на французский трон Наполеону.
30 марта, когда в Стокгольме узнали, что Наполеон вошёл в Лион, Карл Юхан предпринял инициативу назначить в Париж своего полноправного посланника при условии, если Париж назначит в Стокгольм своего, но только не Шатобриана. Это была запоздалая подстраховка по отношению к Бурбонам. А 13 марта 1815 года Швеция вместе со всеми участниками Венского конгресса голосовала за то, чтобы объявить Наполеона вне закона. Одновременно Швеция предложила союзникам военную помощь в том размере, какую они пожелают, но при условии, если они выделят на эти цели субсидии.
Однако события опережали все решения союзников. Наполеон уже был в Париже, страна восторженно встретила его, а Бурбоны бежали в Гент. Всё французское окружение Карла Юхана было настроено в пользу Наполеона, и Карл Юхан вновь заколебался. В кругу своих близких друзей он говорил, что возвращение Наполеона спасло гражданские права в Европе от посягательств реакционных режимов. С его уст в адрес Наполеона срывались невоздержанные панегирики, что вызывало у Энгестрёма и Веттерстедта обоснованные опасения за авторитет Швеции. Министры опасались, что принц пойдёт на необдуманный шаг, например заключит с Наполеоном какое-нибудь соглашение. С большой опаской за эскападами кронпринца следили Торнтон и Сухтелен — они подозревали, что Карл Юхан уже вступил в контакт с Наполеоном.
Отражением всех этих настроений Карла Юхана служит проект инструкции для К. Лёвеньельма в Вене, составленный им в середине марта 1815 года. В проекте говорилось, что вмешательство союзников в дела Франции было большой ошибкой и что автор был в своё время прав, предсказывая недолговечность режима Бурбонов. Швеция участвовала тогда в войне с Наполеоном только потому, что была против его универсальной монархии, хотя это и противоречило идеалам шведской революции 1809 года. Вести династийные войны, продолжал он, является делом рискованным и бесполезным. Если Наполеон на сей раз сделает для себя нужные выводы, то с ним можно было иметь дело. В конце инструкции Карл Юхан обрушивается с критикой на союзников — Англию, Австрию и Пруссию, но говорит, что Швеция будет во всём следовать примеру России и задаётся вопросом: какие выгоды может принести Швеции предстоящая война, на какие субсидии она может рассчитывать и какими армиями ему предстоит командовать?
