Карл Саган - Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме

Когда наука дает в руки народам и политическим вождям, т. е. людям, со всеми их слабостями и ошибками, мощное, я бы даже сказал, чудовищное оружие, возникает множество опасностей, и одна из самых страшных заключается в том, что ученые сохранят разве что самое внешнее подобие объективности. Власть, как известно, развращает, а тут еще добавляется, что особенно губительно, секретность. Вот почему ключевую роль должны сыграть демократические системы сдерживания и противовесов. (Теллер, процветавший в обстановке секретности, тем не менее выступал против нее.) Генеральный инспектор ЦРУ в 1995 г. заявил: «Абсолютная секретность развращает абсолютно». Подчас единственной защитой от смертоносного злоупотребления технологиями остается открытый и яростный спор. Аргументы противников этих технологий могут быть и вполне очевидными, так что их выскажут многие ученые, даже неспециалисты, лишь бы свобода речи не ограничивалась. Могут эти аргументы оказаться и очень тонкими, придут в голову лишь какому-нибудь аспиранту в глуши, вдали от Вашингтона, а если вся проблема держится под спудом, в секретности, этот молодой человек даже и не узнает о ней.

Да и есть ли вообще сферы деятельности, где с точки зрения морали все абсолютно однозначно? Даже народная мудрость, кладезь этических советов и рекомендаций, как себя вести, полна противоречий. «Поспешишь — людей насмешишь», но «не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». «Сомневаешься — не делай», но «трус не пьет шампанское». «Нет дыма без огня», но «не суди по одежке». «Копейка рубль бережет», но «на тот свет не заберешь». Пословица осуждает тех, у кого «хата с краю», но и тех, кто «всюду сует свой нос». «Две головы лучше одной», а «у семи нянек дитя без глазу». В былые времена люди планировали и сверяли свои действия с этими противоречивыми истинами. Несет ли моральную ответственность автор афоризмов? Несет ли ответственность астролог, гадатель на картах Таро, пророк из таблоида?

Или взять мировые религии. Пророк Михей призывает поступать справедливо и возлюбить милосердие; Исход запрещает убийство; Левит учит любить ближнего как самого себя; Евангелия и вовсе призывают любить своих врагов. И сколько же крови пролили ревностные читатели и почитатели этих книг, полных разумных и благонамеренных советов!

В Книге Иисуса Навина и во второй части Книги Чисел с торжеством описано истребление мужчин, женщин и детей и даже домашнего скота — город за городом по всему Ханаану. Иерихон уничтожен в ходе kherem — «священной войны». Единственное оправдание, на которое ссылаются завоеватели: их предкам издавна обещана эта страна, если они будут обрезать сыновей и соблюдать определенные ритуалы.

Ни намека на сожаление. Сколько ни вчитывайся в Священное Писание — ни патриархи, ни Господь ничуть не встревожены массовым уничтожением людей. Нет, Иисус Навин «истребил все живое, как повелел Господь Израиля» (Навин 10:40). И это не отдельные случайные события, но часть основного повествования Ветхого Завета. Сходные истории о массовом истреблении (а в случае амалекитян — геноцида) обнаруживаются и в истории Саула (Первая Книга Царств) и в Книге Эсфири, и в других разделах Библии, и нигде ни капли моральных сомнений, не говоря уж об осуждении. Для либеральных богословов позднейших эпох это крупный камень преткновения.

Верно говорят: дьявол может цитировать Писание себе на руку. В Библии хватает сюжетов с сомнительной моралью, и каждое поколение найдет библейское оправдание практически для всего — и для инцеста, и для рабовладения, и для массовых убийств, и для самоотверженной любви и беззаветной отваги. Подобное моральное раздвоение личности свойственно отнюдь не только иудаизму и христианству. Противоречия лежат и в основе ислама, и в индуистской традиции. В общем, не стоит говорить, будто единой морали нет именно у ученых — так устроены все люди.

Но особая задача ученых, по моему мнению, — предупреждать общественность о возможных опасностях, в особенности о тех, которые порождаются самой наукой или которые только наука может предвидеть благодаря своим методам и средствам. В этом — пророческая миссия науки. Разумеется, пророчества должны быть взвешенными и обоснованными и не более сенсационными, чем требует того реальный уровень угрозы, но уж раз ошибки неизбежны, учитывая, что поставлено на карту, лучше уж перебрать, чем недобрать.

Когда в племени собирателей и охотников пустыни Калахари у мужчин зашкаливает тестостерон и надвигается драка, женщины первым делом убирают подальше пропитанные ядом стрелы. Наши отравленные стрелы могут уничтожить всю мировую цивилизацию, вполне вероятно, что вместе с человечеством как видом. Слишком высока ныне цена моральной неопределенности. Именно поэтому — а не потому, что наука как-то неправильно относится к знаниям — высока должна быть и моральная ответственность ученых. Чрезвычайно высока, небывало высока. Следовало бы постоянно в рамках учебной программы обсуждать такого рода вопросы с будущими исследователями и инженерами. А иногда я думаю, может быть, и в нашем обществе задача прятать подальше отравленные стрелы выпадет на долю женщин и детей.

Глава 17.

БРАК СКЕПТИЦИЗМА И ЧУДА

Нет ничего столь чудесного, чтобы оно не могло быть правдой.

Интуиция без проверки и доказательств отнюдь не гарантирует истину.

Когда свидетеля в американском суде просят поклясться, что он будет говорить «правду, всю правду и ничего, кроме правды», его просят о невозможном: вся правда никому не под силу. Наша память сбивчива, даже научная истина всего лишь приблизительна, и большая часть Вселенной остается непознанной. Но от показаний свидетеля в суде может зависеть чья-то жизнь. Честнее было бы требовать, чтобы мы говорили правду, всю правду и ничего, кроме правды в пределах своих возможностей. Без такой оговорки судебная присяга неисполнима, но, хотя эта оговорка соответствует реальности человеческой природы, юридическая система принять ее не может. Если все будут говорить правду в пределах, ограничиваемых индивидуальным суждением, то кто-то скроет улики или неприятные факты, события будут искажены, виновность затушевана, преступник уйдет от ответственности и правосудие утратит всякий смысл. Поэтому закон устанавливает высочайший, недостижимый стандарт точности, и мы стараемся изо всех сил ему соответствовать.

При отборе присяжных прокурор и адвокат должны убедиться, что судить жюри будет в соответствии с предъявленными уликами — те, кто имеет какие-либо пристрастия в этом деле, подлежат отводу. Эта процедура проводится с учетом основных человеческих слабостей. Знаком ли кандидат в присяжные с окружным прокурором, с обвинителем на процессе, с адвокатом? Нет ли у него личных отношений с судьей или с другими кандидатами в присяжные? Не сложилось ли у кандидата заведомого мнения на основании прочитанного о деле в СМИ? Не придает ли он уликам, собранным следствием, больший (или меньший) вес, чем показаниям свидетелей защиты? Не питает ли неприязни к этническому меньшинству, из которого происходит обвиняемый? Не имеет ли научной подготовки в той области, из которой на суд специально приглашаются эксперты (это нередко бывает причиной для отвода)? Не работают ли в полиции или в системе уголовного судопроизводства родственники и близкие кандидата? Не имел ли он сам в прошлом каких-либо столкновений с полицией, которые могут повлиять на его отношение к процессу? Не подвергался ли близкий друг или родственник аресту по сходному обвинению?

Американская система правосудия учитывает целый ряд факторов, предрассудков, предрасположений, прежнего опыта, которые могут затемнить суждение или повлиять на объективность, причем человек порой сам того не сознает. И потому прилагаются огромные, порой, может быть, даже чрезмерные усилия к тому, чтобы оградить уголовный процесс от человеческих слабостей тех, кому доверено вынести вердикт «виновен» или «невиновен». И, несмотря на все эти продуманные меры, процесс порой дает сбой.

Зачем же нам соглашаться на меньшее, когда мы исследуем природу или пытаемся разобраться в жизненно важных проблемах политики, экономики, религии и морали?

При последовательном применении наука в обмен на свои многообразные дары налагает и суровое бремя: мы обязаны, как бы это ни было трудно, применять научный подход к самим себе и к своим культурным нормам, т. е. не принимать ничего на веру, исследовать свои упования, свое тщеславие, свои необоснованные убеждения; мы должны по возможности видеть себя такими, каковы мы есть. Или же мы будем прилежно и мужественно исследовать движение планет и генетику микробов и идти за этими открытиями туда, куда они поведут, но происхождение материи и человеческое поведение сочтем непроницаемой тайной? Научный метод настолько мощен, что, однажды овладев им, вы не удержитесь от соблазна применять его всегда и повсюду. Однако стоит поглубже заглянуть в себя, и мы рискуем подорвать те убеждения, которые так утешительно укрывали нас от ужасов мира. Понимаю, что многое из сказанного в предыдущей главе подействовало на читателя как холодный душ.