Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?
Такой же геополитический подход характеризовал отношение Рузвельта к Первой мировой войне. Тогда, уже не находясь у власти, он ратовал за вмешательство на стороне Англии и Франции задолго до того, как действующий президент Вудро Вильсон признал необходимость так поступить. Рузвельт опасался, что победившая Германия начнет вмешиваться в дела Западного полушария, которое в случае победы Германии потеряло бы щит британского военно-морского флота. Если бы Рузвельт оставался на своем посту президента, он, вероятнее всего, стремился бы к достижению урегулирования, аналогичного Портсмутскому договору. Он попытался бы уменьшить возможности Германии доминировать в Европе, сохранив ее как фактор в новом балансе сил. Не было бы никаких попыток сменить правительства враждебных стран или перекроить политические границы на основе таких принципов, как самоопределение.
Но Рузвельт уже не был у власти; вместо него у руля стоял президент совершенно иного склада ума, идеи которого сформируют концептуальные основы американской внешней политики на весь ХХ век. Вудро Вильсон привел Соединенные Штаты к войне во имя набора принципов, более совместимых с американским историческим опытом, чем затрагивающих европейское равновесие. Для того чтобы участвовать в системе баланса сил любой стране, необходимо исходить из того, что она сталкивается с действительной угрозой, с которой не может справиться в одиночку. В 1914 году, однако, американскую общественность трудно было убедить в том, что некие предполагаемые изменения в существующем европейском балансе могут угрожать безопасности Америки. Хотя история, как представляется, предпочитает рассматривать Рузвельта как весьма наделенного даром предвидения в отношении главной проблемы для американской внешней политики, вильсоновские идеи возобладали, потому что, какими бы радикальными и смелыми они ни казались для иностранного слуха, они представляли собой глобальное применение истин, отшлифованных во время столетия американской изоляции.
Изначальная реакция Вильсона на начало Первой мировой войны была традиционно изоляционистской. Восьмого декабря 1914 года он отклонил призыв Рузвельта увеличить вооружения Америки, поскольку он считал, что европейский пожар вел к войне, «причины которой нас не могут никак касаться, само существование которой дает нам возможности поддержания дружбы и беспристрастного обслуживания»59.
Спустя два с половиной года Вильсон решил втянуть Соединенные Штаты в войну, но не так, как это сделал бы Рузвельт, – для того, чтобы сохранить и укрепить европейский баланс сил. Напротив, Вильсон приступил к ликвидации баланса сил и всей вестфальской системы. За три месяца до вступления Америки в войну Вильсон 22 января 1917 года определил единственно приемлемый ее исход следующим образом:
«Вопрос, от которого зависит все будущее спокойствие и политика мира, заключается в следующем: является ли нынешняя война борьбой за справедливый и безопасный мир или за новый баланс сил? …В итоге должен получиться не баланс сил, а содружество сил; не организованное соперничество, а организованный всеобщий мир»60.
Вступление Америки в войну превратилось в определяющий момент для ее собственной внешней политики и в силу растущей роли Америки, также и для остального мира. После столетия бичевания вестфальского международного урегулирования Соединенные Штаты получили возможность переделать ее. Вступив на международную арену, Америка отказалась от роли еще одного обычного государства среди многих преследующих свои национальные интересы. Вильсоновская доктрина подразумевала отказ от некоего рода морального эквивалента, который поставил бы Соединенные Штаты на ту же самую моральную основу, что и другие государства. С учетом того, что призвание Америки вышло на более высокий этический уровень, по мнению Вильсона, то единственной значимой целью вступления Америки в войну является переделка мира по своему образу и подобию. Соединенные Штаты станут в конце концов участвовать в большой международной игре, но только если они будут иметь возможность установить новые правила. Именно по этой причине Вильсон определил цель войны в таких очень значимых терминах:
«Мы рады… воевать, таким образом, ради окончательного мира в мире. …Мир должен стать безопасным для демократии. Наш мир должен быть взращен на проверенной основе политической свободы»61.
Отвергая понятие национальных интересов как «мерила национального эгоизма», он предложил новый критерий:
«Это век, …требующий нового порядка вещей, в котором будет стоять только один вопрос: «Он правилен? Он справедлив? Он в интересах человечества?»62.
Три основные темы всей американской внешней политики в последующем были заложены Вильсоном. В первую очередь гармония является естественным порядком международных дел; все дела, которые исторически влияли на нее, либо не внушают доверия, либо не имеют значения и должны, как позднее объяснял вильсонизм Джордж Кеннан, «отойти на второй план, уступив целесообразности упорядоченного мира, который не подвергается международному понуждению»63.
Во-вторых, внесение изменений при помощи силы недопустимо; все преобразования должны происходить в процессе, основанном на праве или чем-то близком правовым или процессуальным нормам. А поскольку люди наделены данным им Господом правом определять свою собственную судьбу, государство должно основываться на национальном самоопределении и демократии.
И в заключение, любая страна, построенная на таких принципах, с точки зрения Вильсона, никогда не выберет войну; государства, которые не следуют этим критериям, рано или поздно ввергнут мир в конфликт. Отсюда задача сделать мир более безопасным для демократии являлась велением благоразумия, а не только требованием моральности. И поскольку демократии, по этой теории, никогда не вступают в войну друг с другом, они получают удовольствие от того, что могут сосредоточить свое внимание на проблемах, улучшающих качество человеческой жизни. Демократии, согласно вильсоновской теории, не имеют фактически никакого иного законного интереса, кроме продвижения универсальных ценностей.
Одним из современных парадоксов является то, что нынешняя защита этих идей часто интерпретируется за рубежом как выражение гегемонистских устремлений Америки и ее желания распоряжаться всем как сверхдержаве. На деле же применимость этой американской модели для остального мира была основной американской темой со времени основания республики. Новаторство Вильсона состояло в том, чтобы истолковать то, что до этого рассматривалось как «сверкающий город на холме», вдохновляя других своим нравственным примером на крестовый поход по распространению этих ценностей на основе осуществления активной внешней политики. Его противники не препятствовали ему, потому что они сомневались в глобальном характере этих ценностей, считая, что свою вселенскую миссию Америке лучше всего было бы претворить в жизнь совершенствованием своих внутренних институтов, а не направлением своих ресурсов на иностранные авантюры.
«Изоляционисты» 1920-х годов фактически отражали господствовавшую в Америке XIX века политику после президентства Джеймса Монро. Профессор Уолтер Рассел Мид прозвал их «джексоновцами» – по фамилии президента Эндрю Джексона, первого президента, появившегося из американской глуши и создавшего современную Демократическую партию 64. Отцы-основатели вышли из рядов землевладельцев и класса торговцев, понимавших международные интересы. Для них гамильтоновская внешняя политика манипулирования европейским балансом сил для защиты молодого американского государства имела смысл. Эндрю Джексон представлял Америку, повернувшуюся спиной к Европе и расширяющуюся в западном направлении. Он отражал взгляды пионеров-первооткрывателей и одновременно также городской средний и рабочий класс, особенно малых городов.
В 1920-е годы джексоновцы впервые выступили против вильсонизма, а потом вступили с ним в союз во время Второй мировой войны и холодной войны, вернувшись к своим прежним принципам после завершения холодной войны.
Вильсоновцы хотели переделать международную систему при помощи активного участия в мировых делах; джексоновцы вообще игнорировали маневры европейской силовой политики, если та открыто и прямо не угрожала безопасности или ценностям Соединенных Штатов. Но как только вопрос был поставлен таким образом, джексоновцы сделались непримиримыми. В 1930-е годы вильсоновцев можно было сплотить по поводу нарушений международного права или прав человека; поведение в 1930-е как Германии, так и Японии не так уж сильно трогало джексоновцев – на самом деле джексоновцы в большинстве своем выступали против Франклина Рузвельта, склонявшегося в пользу вмешательства в дела Европы. Однако когда было совершено нападение на Перл-Харбор – и был брошен прямой вызов американской безопасности, – вильсоновцы и джексоновцы стали действовать сообща. Они были едины в том, что уничтожение нацизма и безоговорочная капитуляция Германии и Японии являются единственно приемлемым исходом. И если Вильсон после Первой мировой войны был вынужден принимать во внимание взгляды и интересы своих европейских союзников, к концу Второй мировой войны Соединенные Штаты стали занимать такую господствующую позицию, что президенты Франклин Рузвельт и Гарри Трумэн могли свободно формировать международное окружение в соответствии с типично американскими принципами – коллективная безопасность, самоопределение наций и деколонизация – в процессе создания Организации Объединенных Наций.
