Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Внезапно Захария начал кричать что-то о Джордже Гае. Дебора сильно ударила его своей палкой по носку обуви, и он замолчал на полуслове.
«Захария очень злится из-за всего, что происходит, — объяснила она Кристофу. — Я пытаюсь заставить его сохранять спокойствие. Иногда он взрывается, но пытается держать себя в руках».
«Я не виню вас за злость», — ответил Кристоф. Потом он показал им каталог, которым пользовался для заказа клеток HeLa. Там перечислялись разнообразные клоны HeLa, которые любой мог купить по 167 долларов за пробирку.
«Вы должны взять это», — сказал Кристоф Деборе и Захарии.
«Ну да, конечно, — ответила Дебора. — Что я буду делать с пробиркой с клетками своей матери?» — рассмеялась она.
«Нет, я хотел сказать, вы должны получать эти деньги. Хотя бы часть».
«Ох, — ответила Дебора, потрясенная, — да ну. Знаете, когда люди слышат, кто такая HeLa, то первое, что они говорят, это: „Да вы все должны быть миллионерами!“»
Кристоф согласно кивнул. «Все начиналось с ее клеток, — произнес он. — Если существует лекарство от рака, то, несомненно, во многом благодаря клеткам вашей матери».
«Воистину! — ответила Дебора и с некоторой злостью добавила: — Люди всегда будут делать деньги на этих клетках, ничего нам с этим не поделать. Но мы с этих денег ничего не получим».
Кристоф возразил, что, по его мнению, это неправильно. Почему не относиться к ценным клеткам так же, как, например, к нефти. Когда на чьей-то земле находят нефтяное месторождение, оно не принадлежит автоматически владельцу земли, но он получает свою долю от прибылей. «Никто сегодня не знает, как поступить, если такое происходит с клетками, — сказал он. — В те времена, когда заболела ваша мать, врачи делали, что хотели, а пациенты не задавали вопросов. Однако сегодня пациенты желают знать, что происходит».
«Воистину!» — произнесла Дебора еще раз.
Кристоф оставил им номер своего мобильного телефона и сказал, что, если у них появятся вопросы о клетках их матери, они могут звонить ему в любое время. Пока мы шли к лифту, Захария протянул руку, коснулся спины Кристофа и сказал ему: «Спасибо!» Когда мы вышли из здания, он сказал мне то же самое, а затем свернул, чтобы сесть на автобус до дома.
Мы с Деборой молча стояли и смотрели, как он уходит. Потом она обняла меня и произнесла: «Девочка, ты только что стала свидетелем чуда».
33
«Больница для сумасшедших негров»
Я пообещала Деборе, что мы вместе сделаем несколько дел: первым было увидеть клетки ее матери, а вторым — выяснить, что произошло с Эльси. Поэтому на следующий день после посещения лаборатории Кристофа мы отправились с ней в недельное путешествие, которое началось в Краунсвилле, где мы надеялись найти медицинские записи ее сестры, продолжилось в Кловере и закончилось в Роаноке — в доме, где родилась Генриетта.
Был День матери — всегда грустный для Деборы, и этот тоже начался не очень удачно. Прежде чем уехать из города, она собиралась отвезти своего внука Альфреда в тюрьму повидаться с отцом. Однако ее сын позвонил сказать, что не хочет, чтобы Дебора или маленький Альфред приезжали до тех пор, пока ему не разрешат свидания не через стекло. Он сказал, что хотел бы узнать о своей бабушке Генриетте, и попросил Дебору отправить ему любую информацию, которую мы найдем в поездке.
«Всю жизнь я ждала, что он произнесет эти слова, — плача, сказала она. — Мне только не хотелось, чтобы для этого ему пришлось оказаться взаперти в тюрьме». Но затем повторила: «Это меня не остановит. Я хочу сосредоточиться лишь на хорошем, например что я увижу клетки своей матери и узнаю о сестре». Итак, мы отправились в Краунсвилл, каждая на своей машине.
Не знаю, какой я ожидала увидеть бывшую «больницу для сумасшедших негров», но уж точно не такой, какой она предстала перед нашими глазами. Больничный центр в Краунсвилле оказался раскинувшимся на 1200 акров [480 га] кампусом с ярко-зелеными холмами, идеально подстриженными газонами, пешеходными дорожками, плакучими вишневыми деревьями и столиками для пикников. Веранда основного здания из красного кирпича с белыми колоннами была украшена широкими креслами и люстрами. На вид это было приятное местечко, где хорошо потягивать мятный джулеп или сладкий чай. В одном из старых больничных зданий теперь находился продовольственный банк; в других располагались Отдел расследования уголовных преступлений, альтернативная средняя школа и отделение Ротари-клуба.
Войдя в главное здание, мы прошли мимо пустых кабинетов и попали в длинный пустой белый коридор, говоря: «Привет», «Есть кто-нибудь?» и «Странное место». Потом в конце коридора мы обнаружили белую дверь, покрытую многолетним слоем грязи и отпечатков пальцев. На ней кривыми печатными трафаретными буквами было выведено: «МЕДИЦИНСКИЕ ЗАПИСИ». Ниже надпись буквами помельче гласила: «ПРОХОДА НЕТ».
Дебора взялась за дверную ручку и глубоко вздохнула. «Мы готовы к этому?» — спросила она. Я кивнула. Схватив одной рукой меня за руку, второй она открыла дверь, и мы шагнули внутрь.
Мы оказались в прочной белой железной кабине, которая вела в комнату медицинских записей — пустое, размером со склад помещение, в котором не было ни персонала, ни больных, ни стульев, ни посетителей, ни медицинских записей. Окна были заперты и затянуты проволокой и грязью, а серый ковер пошел волнами из-за тысяч ног, ступавших по нему за десятки лет. Вдоль комнаты стояла стена из шлакоблоков по пояс высотой, разделявшая зону ожидания от зоны AUTHORIZED PERSONNEL ONLY («Только для сотрудников»), где стояло несколько рядов высоких пустых металлических полок.
«Не могу в это поверить, — прошептала Дебора. — Все записи пропали?» Она провела рукой по пустым полкам, бормоча: «1955-й — в этот год они ее убили… я хочу эти записи… я знаю, что это было что-то нехорошее… Иначе с чего бы им было избавляться от них?»
Не было нужды спрашивать, действительно ли в Краунсвилле произошло что-то ужасное — мы ощущали ужас, исходивший от самих стен.
«Пойдем, найдем кого-нибудь, кто сможет нам что-нибудь рассказать», — предложила я.
Мы забрели в другой длинный коридор, и Дебора принялась кричать: «Простите! Нам нужно найти медицинскую запись. Кто-нибудь знает, где это?»
В конце концов из одного кабинета высунула голову молодая женщина и указала нам на другую дверь дальше по коридору, где еще кто-то отправил нас дальше. Наконец, мы очутились в кабинете высокого мужчины с густой белой бородой Санта Клауса и дикими кустистыми бровями. Дебора бросилась к нему со словами: «Привет, я Дебора, а это мой журналист. Возможно, вы слышали о нас, о моей маме в истории с этими клетками. Нам нужно найти одну медицинскую запись».
Мужчина улыбнулся. «Кем была ваша мать и о каких клетках идет речь?» — уточнил он.
Мы объяснили причину своего визита, и он ответил, что медицинские записи хранятся в другом здании и вообще от прошлого в Краунсвилле мало что сохранилось. «Хотел бы я, чтобы у нас был архивист, — заметил он, — боюсь, что я вроде бы как выполняю его работу».
Мужчину звали Пол Лурц, по должности он был директором по развитию персонала. Однако он также исполнял роль социального работника, специализировавшегося в области истории — его основной страсти. Он пригласил нас пройти в его кабинет.
«В сороковых и пятидесятых годах на лечение черных выделялось не слишком много средств, — произнес он. — Боюсь, в те времена Краунсвилл был не самым приятным местом».
Он взглянул на Дебору: «Ваша сестра находилась здесь?»
Та кивнула.
«Расскажите мне о ней».
«Мой отец говорит, что в голове она навсегда осталась ребенком», — ответила она, достала из кошелька помятую копию свидетельства о смерти Эльси и принялась медленно читать его вслух: «Эльси Лакс… причина смерти: а) дыхательная недостаточность, б) эпилепсия, в) церебральный паралич… Провела пять лет в Краунсвилльской государственной больнице». Она передала Лурцу фотографию своей сестры, висевшую раньше на стене у Захарии: «Не верю, что у моей сестры было все это».
Лурц покачал головой. «Судя по этой фотографии, не похоже, что у нее церебральный паралич. Какой красивый ребенок».
«У нее бывали припадки, — сказала Дебора, — и она так и не смогла научиться пользоваться туалетом. Но мне кажется, она просто была глухой. У меня и моих братьев есть небольшая глухота из-за нерва, потому что наши родители — двоюродные брат и сестра и у них был сифилис. Иногда я думаю, что если бы кто-нибудь научил мою сестру языку глухонемых, то она, может быть, была бы до сих пор жива».
Лурц, скрестив ноги, сидел на стуле и рассматривал фотографию Эльси. «Вы должны быть готовы, — мягко сказал он Деборе, — иногда знание может приносить такую же боль, как и незнание».
