Соломон Воложин - О сколько нам открытий чудных..
[Ложь; цитирую: «она едет искать покровительства и помощи у сильных людей», а встреча с царицей произошла непреднамеренно и случайно.]
и просить ее о помиловании своего опального жениха, вдруг пугается — до непроизвольного вскрика
[Не было вскрика, а лишь остановка в прогулке.]
вдруг пугается — до непроизвольного вскрика — «маленькой белой собачки английской породы»,
[Испуг от внезапного лая среди благостной утренней тишины — естественен — вне зависимости от величины собаки, но естественность мешает выведению силы из слабости и поэтому акцентируется испуг, как признак слабости.]
внезапно на нее кинувшейся…
[«Побежала ей навстречу», а не кинулась; все не так драматично, как надо Матковской.]
И поскольку «дама в утреннем саду» «спасла»
[Якобы цитируется, кавычки стоят; но нет этих слов в романе.]
«спасла» ее от этой собачки, то Маша обезоруживающе простодушно обращается
[Не обращается, а садится на ту же скамейку, где сидит дама. «Дама первая прервала молчание».]
простодушно обращается к этой даме с рассказом о своем невероятно смелом намерении просить саму императрицу
[Ой ли! Намерение — цитирую: «подать просьбу государыне», что мыслилось сделать и не самой, а через «сильных людей».]
проявить милосердие к государственному преступнику Гриневу… Именно пленительным простодушием Маши
[Нет: совершенной убедительностью рассказа Маши, из которого следовало, что Гринев не «безнравственный и вредный негодяй», а совсем наоборот.]
и ее непоколебимой верой в добро
[А на самом деле в обоих женщинах действовала элементарная справедливость.]
мотивировано внимание «дамы в утреннем саду» к дерзкой
[Ни герои (кроме дезинфомированной императрицы), ни читатели обращение дворянки к царице — за милостью к невиновному — дерзостью не считают.]
мотивировано внимание «дамы в утреннем саду» к дерзкой просьбе «капитанской дочки». Вспомним, как дама, вспыхнув поначалу от этой дерзости,
[Ложь; на самом деле императрица вспыхнула от непривычки, чтоб на ее обвинения кричали: «Ах, неправда!»]
Вспомним, как дама, вспыхнув поначалу от этой дерзости, довольно резко спрашивает свою собеседницу — понимает ли она, о чем просит?
[Строго говоря, и этого нет в тексте.]
И лишь непосредственно убедившись в обезоруживающей наивности
[Ложь; в убедительности Маши убедилась царица.]
в обезоруживающей наивности Маши — этой силе слабых, — и даже отчасти поддавшись обаянию такой безграничной наивности и горячей убежденности ее в силе милосердия,
[Ложь; веру в силу «правосудия», продемонстрировала Маша, поначалу хитро, а совсем не наивно отводя «правосудие» ради «милости». И вот дама]
продолжает разговор и даже обещает помочь.
[Ну все повывернуто. Дама продолжает разговор и обещает помочь из сострадания к дочери казненного пугачевцами отца Маши, которого она аж знает по фамилии, а не из–за обаяния веры своей подданной в ее, императрицы, милосердие по поводу чего–то, еще неназванного ей в ту минуту.]
Подчеркнем, что именно в ходе этого продолженного диалога дама узнает, что ее собеседница — дочь известного капитана Миронова, казненного пугачевцами…
[По Пушкину — наоборот, как я уже заметил:
— Капитана Миронова! того самого, что был комендантом одной из оренбургских крепостей?
— Точно так-с.
Дама, казалось, была тронута. «Извините меня, — сказала она голосом еще более ласковым, — если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь».]
Иными словами, реальная мотивация появляется уже после того, как «дама в утреннем саду», безотчетно поддавшись порыву сочувствия, разрешает Маше продолжать свой рассказ о действительной сути событий…>> [1, 106–107]
А на самом деле не после порыва сочувствия разрешает продолжать, а после порыва возмущения:
«— Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув.
— Неправда, ей-Богу, неправда! Я знаю все, я все вам расскажу».
Маша взяла даму нахрапом, а не слабостью и наивностью.
У Пушкина в тот период настало сомнение относительно возможности консенсуса в сословном обществе, вот он и учинил случай, именно случай, доступности царицы самой низовой дворянке, а Матковская путем препарирования пушкинского текста выводит, в частности, у него тогдашнего, мол, философию сердца, которая <<предлагает и помогает человеку обрести силу именно на основе своей слабости>> [1, 106]. Если бы текст не искажался, философию сердца вывести бы Матковской не удалось.
Я тоже художественный смысл вывожу не из текста, а (по Выготскому) из противоречий текста. И это не приемлется никем хотя бы за то, что вообще сделана попытка художественный смысл обозначить словами. Так мне радоваться бы, что и Матковская взялась за <<освоение идейного содержания>> [1, 109] и выдала конкретный, словесно выраженный его фрагмент — философию сердца. Но именно потому, что она столь святое, никем не предпринимаемое деяние позволила себе сопрячь с прямым искажением интерпретируемого текста, — именно потому я не смог пройти мимо этого искажения молча.
Литература1. Матковская И. Я. Роман А. С. Пушкина «Капитанская дочка» и социально–утопическое сознание 20–30‑х гг. ХХ в. В кн. А. С. Пушкин и мировой литературный процесс. Одесса, 2002.
Написано в октябре 2002 г.
Не зачитано
Попытка открыть художественный смысл«(Из Пиндемонти)» Пушкина
Два скрытых возражения, получил Марк Соколянский в хвалебном по общему тону обсуждении его доклада о пушкинском «(Из Пиндемонти)». Одно — от Островской: «Как жаль, что на слух недостаточно воспринимается такой содержательный доклад!» Другое — Александрова: “ Есть, есть русские ноты в этом стихотворении: не гнуть шеи, царям».
Чем скрыто недовольна Островская? — Традицией, — как выразился Гачев, — упаковывать каждое свое суждение в ватную обертку осторожных оговорок, снимающих напряжение ищущей мысли. А грубее — она подсознательно недовольна мутью, а может, и просто отсутствием той, главной и новой, мысли, ради которой и полагается делать доклады.
Что не принял Александров? — Всемирной отзывчивости Пушкина в этом стихотворении на, мол, общечеловеческие ценности, о чем сказал было, но без настойчивости, Соколянский, — сказал настолько осторожно, что несколько выступивших хвалили его за еще одно выявление чуткости Пушкина к… инонациональному — западному.
На мою просьбу коснуться в своем, — видимо, глобалиста, — ответном слове, коснуться возможности какого–то проявления евразийской идеи у Пушкина в этом стихотворении, раз там есть прямое указание на «иные», не западные ценности, Соколянский ответил приблизительно так: «Я мог бы, но не хочу, говорить о том, почему и зачем Пушкин написал это стихотворение». — Старая традиция уходить от рассмотрения того главного, ради чего поэты сочиняют, живописцы пишут, скульпторы ваяют, и что призваны помочь людям допостичь искусство– и литературоведы.
И я почувствовал некий вызов. Кто, как не я, попробует открыть художественный смысл этого стихотворения!
Перечитал его.
Не дорого ценю я громкие права,От коих не одна кружится голова,Я не ропщу о том, что отказали богиМне в сладкой участи оспоривать налоги,Или мешать царям друг с другом воевать;И мало горя мне, свободно ли печатьМорочит олухов иль чуткая цензураВ журнальных замыслах стесняет балагура.Все это, видите ль, слова, слова, слова 1 —Иные, лучшие мне дороги права;Иная, лучшая потребна мне свобода:Зависеть от властей, зависеть от народа —Не все нам равно? Бог с ними.НикомуОтчета не давать, себе лишь самомуСлужить и угождать; для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь божественным природы красотамИ пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья.— Вот счастье! вот права…
И пушкинская сноска: 1 Hamlet (Гамлет).
Если стихотворение понимать «в лоб» — мы имеем декларацию бегства от действительности. Если расположить эту декларацию на моей Синусоиде идеалов — она окажется — по максимуму — на нижнем вылете с Синусоиды вниз. В супериндивидуализм. В созерцательное ницшеанство: «по прихоти своей», «Никому отчета не давать», «себе лишь самому служить и угождать».
