Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Спустя несколько часов после звонка в Краунсвилл Дебора потеряла способность ориентироваться, возникли затруднения с дыханием. Затем появилась крапивница — красные пятна покрыли ее лицо, шею, тело и даже ступни ног. Она обратилась к врачу со словами: «Все случившееся с матерью и сестрой расшатывает мои нервы», на что врач сказал, что у нее так сильно подскочило давление, что чуть не случился инсульт.
Спустя несколько недель после возвращения Деборы из больницы Роланд Патилло оставил ей на автоответчике сообщение, из которого следовало, что он беседовал с журналисткой, которая хочет написать книгу о Генриетте и ее клетках, и подумал, что Деборе тоже стоит поговорить с ней. Этой журналисткой была я.
29
Целая деревня Генриетт
Почти целый год после нашего первого разговора Дебора отказывалась вновь беседовать со мной. Я ездила в Кловер снова и снова, сидела на верандах и ходила по табачным полям с Клиффом, Кути и сыном Глэдис Гэри. Я копалась в архивах, церковных подвалах и в заброшенном разваливающемся здании, где находилась школа Генриетты. Находясь в пути, я каждые несколько дней отправляла Деборе сообщения, надеясь убедить ее, что, если она будет со мной разговаривать, мы сможем вместе узнавать о Генриетте.
«Привет, я сейчас на табачном поле твоей матери рядом с домом-пристройкой, — писала я ей. — Стою на веранде с кузеном Клиффом, он передает тебе привет», «Сегодня нашла запись о крещении твоей матери», «Тетя Глэдис оправилась после инсульта. Она рассказала мне несколько замечательных историй из жизни твоей мамы». Я представляла, как Дебора склоняется над автоответчиком и слушает мои сообщения, сгорая от нетерпения узнать, что же я выяснила. Но она никогда не снимала трубку.
Однажды после второго звонка трубку снял ее муж, Реверенд Джеймс Паллум, и, не поздоровавшись, принялся кричать: «Они хотят гарантий, что получат денежную компенсацию. И пока кто-нибудь не заключит договор или не зафиксирует все это на бумаге, они не станут больше ни с кем разговаривать. Все получили какую-то компенсацию, кроме них, а ведь она была их матерью. Им просто все это не нравится. Для моей жены это был действительно долгий путь, и она действительно его прошла. Раньше она хотела лишь, чтобы больница Джона Хопкина выразила уважение ее матери и объяснила Деборе все про эти клетки, чтобы она поняла, что произошло с ее матерью. Но они не замечают нас, и это сводит с ума». И он бросил трубку.
Через несколько дней, спустя десять месяцев после нашего первого разговора, Дебора мне позвонила. Когда я сняла трубку, она воскликнула: «Отлично, я поговорю с тобой!» Она не представилась, да этого и не требовалось. «Если я сделаю это, ты должна пообещать мне кое-что, — сказала она. — Во-первых, раз моя мать так известна в истории науки, ты должна будешь всем говорить ее настоящее имя. Она никакая не Хелен Лейн. Во-вторых, все всегда говорят, что у Генриетты Лакс было четверо детей. Это неправильно, их было пять. Моя сестра умерла, но это не причина не писать о ней в книге. Я знаю, что ты будешь рассказывать всю историю Лаксов, и там будет и плохое, и хорошее по поводу моих братьев. Тебе предстоит все это узнать, это меня не волнует. А вот что меня волнует — ты выяснишь, что случилось с моей матерью и сестрой, потому что мне нужно все это знать».
Она глубоко вздохнула и рассмеялась.
«Готовься, девочка. Ты представления не имеешь, во что сама себя втянула».
Я встретилась с Деборой 9 июля 2000 года в Балтиморе, в районе под названием Феллз-пойнт, в гостинице с полупансионом на углу мощеной булыжником улицы неподалеку от балтиморской гавани. Увидев меня, стоявшую в холле в ожидании ее, Дебора ткнула пальцем в свои волосы и сказала: «Видишь? Я седая, детка, потому что тревожусь в одиночку насчет нашей матери. Вот почему я не хотела говорить с тобой весь этот год. Я поклялась, что никогда больше ни с кем не заговорю о ней». Она вздохнула. «Однако вот… надеюсь, я не пожалею».
Дебора оказалась крепкого телосложения — ростом около пяти футов [152,4 см] и двухсот фунтов [90,72 кг] весом. Плотные, угольно-черные завитки ее волос были длиной меньше дюйма [2,5 см], и только несколько прядей естественной седины окружали ее лицо, будто обруч для волос. Ей исполнилось пятьдесят, но она казалась одновременно и старше, и младше лет на десять. Гладкая светло-коричневая кожа была испещрена крупными веснушками и ямками, а озорные глаза излучали свет. На ней были брюки капри и кеды. Она медленно шла, перенося большую часть своего веса на алюминиевую палку.
Дебора прошла за мной в мой номер, где на кровати лежал большой плоский пакет в яркой цветочной упаковке. Я пояснила, что это подарок ей от Кристофа Ленгауэра — молодого исследователя рака в больнице Хопкинса. Несколькими месяцами раньше он связался со мной по e-mail после того, как прочел мою статью в журнале Jons Hopkins Magazine о встрече с мужчинами семьи Лакс. «Мне так неловко перед семьей Лакс, — написал Ленгауэр. — Они заслужили лучшего».
По его словам, на протяжении всей своей карьеры он ежедневно работал с клетками HeLa, и теперь история Генриетты и ее семьи не выходит у него из головы. Будучи аспирантом, он использовал HeLa при разработке так называемой флюоресцентной гибридизации in situ, известной также как FISH, — техники окраски хромосом разноцветными флюоресцентными красителями, которые ярко светятся в ультрафиолетовых лучах. Опытный глаз увидит в FISH подробную информацию о ДНК человека. Для неспециалиста это просто красивая мозаика окрашенных хромосом.
Кристоф вставил в рамку фотографию размером четырнадцать на двадцать дюймов [35×50 см] с изображением хромосом Генриетты, раскрашенных с помощью FISH. Фотография была похожа на снимок ночного неба с разноцветными светлячками, сверкающими красным, синим, желтым, зеленым, пурпурным и бирюзовым цветами.
«Я бы хотел немного рассказать им о том, что значит HeLa для меня как для молодого исследователя рака и как сильно спустя годы я благодарен им за этот дар, — написал он. — Я не представляю больницу Хопкинса, но являюсь ее частью. В каком-то смысле я даже хотел бы принести официальные извинения».
Дебора бросила на пол свою черную вышитую сумку, разорвала оберточную бумагу на фотографии, подняла фотографию и принялась рассматривать ее перед собой на вытянутых руках. Она не произнесла ни слова, только выбежала через застекленные створчатые двери в небольшой внутренний дворик, чтобы увидеть картину в лучах заходящего солнца.
«Они красивы! — крикнула она с веранды — Никогда не знала, что они такие нарядные!» С раскрасневшимися щеками она вернулась в номер, прижимая к груди фотографию. «Знаешь, что странно? В мире больше фотографий клеток моей матери, чем фотографий ее самой. Думаю, именно поэтому никто не знает, кто она такая. От нее только и осталось, что эти клетки».
Усевшись на кровать, Дебора добавила: «Хочу сходить в исследовательские лаборатории и на семинары, чтобы узнать, что полезного сделали клетки моей матери, и поговорить с людьми, излечившимися от рака». Она принялась подпрыгивать, воодушевившись, как маленькая девочка. «Только подумай, чего стоило мне выкарабкаться. Только что-нибудь всегда происходит, и я опять начинаю прятаться».
Я сообщила ей, что Ленгауэр хотел пригласить ее посетить его лабораторию. «Он хочет поблагодарить тебя и самолично показать клетки твоей матери».
Дебора водила пальцем по хромосомам на фотографии. «Я действительно хочу пойти посмотреть на эти клетки, но пока что не готова к этому, — ответила она. — Мой отец и братья тоже должны были бы пойти, но они считают меня сумасшедшей уже потому, что я пришла сюда. Они всегда кричат, что „эти белые богатеют на нашей матери, а мы ничего не получаем“, — вздохнула Дебора. — Мы не станем богатыми от всего того, что связано с мамиными клетками. Она оттуда помогает людям в медицине, и это хорошо. Я только хочу, чтобы люди узнали, что мою мать, HeLa, на самом деле зовут Генриетта Лакс. И еще я хотела бы узнать кое-что о своей матери. Уверена, что она кормила меня грудью, но я никогда не знала этого точно. Люди не хотят говорить о моей матери или сестре. Как будто они обе никогда не рождались на этот свет».
Дебора схватила с пола свою сумку и вывалила ее содержимое на кровать. «Вот что у меня есть о матери», — сказала она, тыкая пальцем в кучу предметов на покрывале. Тут было немало неотредактированных документальных видеозаписей, отснятых ВВС, истрепанный английский словарь, дневник, учебник по генетике, много статей из научных журналов, патентные документы и неотправленные поздравительные открытки, — в том числе несколько поздравлений с днем рождения, которые она купила для Генриетты, и открытка ко Дню матери, которую Дебора вытащила из этой кучи.
«Я давно ношу это в сумке, — заявила она, протянув мне открытку. Белая с розовыми цветами снаружи, а внутри гладким почерком было написано: „Пусть дух Господа и спасителя нашего будет с тобой в этот день, когда мы благодарим тебя за любовь, что ты отдала своей семье и любимым. С молитвами и любовью. Счастливого Дня матери“. И подпись: „Люблю, Дебора“».
