Борис Соколов - Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки
Как пишет российский историк Владимир Томаровский, впервые обнародовавший в полном виде наградные листы по делу Зорге на одном из симпозиумов Томия Ватабэ (японский историк, ранее отстаивавший невиновность Рицу Ито) сверил обратный перевод на японский язык наградных листов с доступными ему полицейскими публикациями (списком чинов полицейского управления, индексным списком арестованных, десятидневками арестованных). "В результате я понял, — написал он в письме, — что Томофудзи Кен был Рицу Ито, Такэтора Томохиро (Томофудзи) — Такэтора Ито из Особой полиции, Нобору Танака — Нобору Такаги.
До сих пор в истории КПЯ и в литературе по делу Зорге мы рассматривали эти аресты только как репрессии в отношении движения за воссоздание КПЯ, а раскрытие дела Зорге выглядело как последующее событие, вызванное показаниями Р. Ито…"
Заметим, что имена были заменены псевдонимами по принципу обмена фамилий и имен. И следователя, и лидера компартии звали одинаково — Ито, а вместо этого для конспирации обоим присвоили для конспирации одну и ту же фамилию Томофудзи.
Зорге был обречен. "Жаль, конечно, — писал в октябре 1964 года полковник запаса Зайцев первому заместителю начальника ГРУ генерал-полковнику Х.Д. Мамсурову, — что люди, стоящие у руководства ГРУ, отнеслись бесчеловечно к такому работнику, как "Рамзай", бросив его, когда он попал в беду… Предвзятое отношение руководства ГРУ по отношению к "Рамзаю", видимо, и привело к тому, что надлежащих мер к его спасению не было принято и такой Человек погиб".
Но положа руку на сердце, была ли у Центра возможность эвакуировать Зорге в сентябре — октябре 1941 года, за считанные дни до ареста, когда его миссия уже была выполнена? Думаю, что любой объективный ответ на этот вопрос был бы отрицательным. Вряд ли бы за Зорге рискнули послать подводную лодку, тем более, что шансов добраться до нее у него практически не было, даже если каким-то чудом и удалось бы согласовать рандеву. А других способов эвакуировать Зорге и его людей у Москвы просто не было. То, что лодка незамеченной пристала бы у японского побережья, почти не было. А в случае ее обнаружения был бы грандиозный скандал и резкое ухудшение советско-японских отношений, которое меньше всего нужно было Сталину в дни, когда германские танки подступали к Москве.
Вот что утверждал Хоцуки Одзаки, брат казненного Ходзуми: "10 октября полицейские агенты подъехали к дому Мияги. Увидев их в окно, тот в испуге, с трудом соображая, что предпринять, забаррикадировался в комнате. Взгляд его упал на самурайский меч, висевший настене… Когда агенты полиции ворвались и комнату, они увидели истекающего кровью Мияги: он сделал себе харакири, но был жив. Старший офицер приказал быстро доставить его в больницу. Но, несмотря на обострение болезни (Мияги с детства был болен туберкулезом. — Б.С.) и страшную рану, организм цеплялся за жизнь. В больнице Мияги поместили в палату на третьем этаже. Когда охранник притупил бдительность и отошел и дальний конец комнаты, он попытался выброситься из окна. Охранник бросился к нему, но было поздно. Оба они вывалились. Однако судьба и здесь не позволила Мияги уйти из жизни. Полицейский разбился насмерть, а Мияги, ударившись о ветвь дерева, лишь сломал ребро. Его привели в чувство, и сразу начались допросы".
На самом деле все было не так романтично. В полицейских документах ни о каком харакири не говорится. Вполне здорового, если не считать туберкулеза, Мияги допрашивали на втором этаже полицейского отделения. Во время допроса, когда двое из трех полицейских вышли из кабинета, художник выбросился из окна. Прыгая со второго этажа, довольно трудно надеяться покончить с собой, разбившись насмерть. Скорее можно подумать, что Мияги попытался сбежать. Находившийся в комнате полицейский прыгнул следом. Оба разбились о каменную ограду. Мияги сломал ногу и повредил позвоночник, а полицейский провел 15 дней в больнице. После того как арестованному была оказана первая помощь, возобновились допросы. И тогда сломленный неудачной попыткой то ли самоубийства, то ли побега, Мияги заговорил. И сдал всю группу Зорге.
15 октября Клаузен, придя к Зорге, застал его чрезвычайно взволнованным. Двумя днями ранее обычно пунктуальный Мияги не пришел на встречу. А 15-го не явился и Одзаки (именно в этот день он был арестован). Рихард передал Максу текст телеграммы с просьбой срочно вернуть группу в Союз или отправить ее в Германию. Но вряд ли он верил в осуществимость этого плана. Если японские члены группы сдали Зорге, Клаузена и Вукелича, их из страны уже не выпустят, А то, что сдадут, сомнений не было. В том, что Одзаки был сдан Мияги, трудно было сомневаться. Но вряд ли бы он ограничился лишь одним из своих товарищей.
17 октября у Зорге встретились Клаузен и Вукелич. Выпив бутылку саке, они так и не придумали, как можно выбраться из захлопывающейся западни. Инструкций на случай провала у них не было. Макс, придя домой, некоторое время размышлял, не стоит ли уничтожить или хотя бы убрать из дома передатчик и сжечь документы, но решил не предпринимать ничего. Похоже, он уже чувствовал себя обреченным и готовился правдивыми и обширными показаниями, подкрепленными вещественными доказательствами, купить себе жизнь. Отпираться было бессмысленно — Мияги и Одзаки знали достаточно, чтобы их уличить.
В принципе и Зорге, и его товарищи знали, что агенты Коминтерна и Разведупра в случае провала должны всячески отрицать свою связь с Москвой. Перед ними был пример четы Нуленс, которая не только благополучно избежала смертной казни, но и в конце концов вернулись в Москву. Но Зорге и другие члены группы молчать не собирались. С одной стороны, они понимали, что в условиях мировой войны и заинтересованности Москвы в нейтралитете Токио никто кампании в их защиту организовывать не будет. С другой стороны, они, по крайней мере Зорге и Одзаки, вряд ли сомневались, что их казнят, но давали показания как бы для истории, чтобы дела группы "Рамзая" сохранились хотя бы в полицейских протоколах. При этом Зорге, в отличие от Одзаки, называл по именам только тех членов группы, которые либо уже были арестованы, либо находились вне зоны досягаемости для японской полиции.
Провал группы Зорге произошел из-за коммунистического прошлого ряда членов его группы. Заметим, что само по себе наличие "коммунистического следа" в деятельности советских резидентур далеко не всегда вело к их раскрытию органами контрразведки. Достаточно вспомнить знаменитую "кембриджскую пятерку". Но тут, вероятно, сказалась принципиальная разница в политической культуре Англии и Японии. В Англии, да и вообще в большинстве европейских стран, коммунист, отрекшийся от своих взглядов или, по крайней мере, прекративший активную коммунистическую деятельность, вполне мог рассчитывать сделать карьеру на государственной службе, не исключая и органов разведки. В истеблишменте там было немало представителей левых политических движений, для которых коммунисты не были совсем чужими. В Японии же разоблачение коммуниста исключало его использование на госслужбе. И тем более не мог рассчитывать на госслужбу коммунист, отрекшийся от своих взглядов. С точки зрения японцев, он терял в этом случае лицо.
У Зорге и его товарищей не было инструкций, как действовать на случай провала. Но даже если бы были, вряд ли бы они помогли в той ситуации, которая создалась. Вряд ли бы Мияги, Одзаки и Клаузен долго запирались бы при допросах, если бы даже Клаузен успел уничтожить улики (вряд ли совсем уж все). Фальшивых паспортов на случай перехода на нелегальное положение у них не было. А если бы и были, то вряд ли бы они им помогли в условиях плотной полицейской слежки, давно уже установленной за европейскими членами группы, как и практически за всеми сколько-нибудь заметными европейцами в Токио.
При обыске у Зорге нашли три фотоаппарата, фотокопировальный аппарат, и, что хуже всего, отпечатанный на машинке текст радиограммы в Центр, копию которого обнаружили у Макса Клаузена. Макса пригласили в полицейский участок под предлогом выплаты компенсации за ущерб, нанесенный какому-то японскому велосипедисту и там арестовали. Анну пока оставили дома, в качестве приманки. На следующий день полиция окружила дома Зорге и Бранко Вукелича. До конца дня 18 октября все члены организации Зорге оказались в тюрьме.
Когда охранники отлучились перекусить, в дверь дома Клаузенов постучали. Вошел незнакомый человек, европеец, отличавшийся от других не совсем обычной одеждой и произношением английских слов. Он хотел снять комнату. Анна тут же поняла, что перед ней русский. Она быстро выпроводила гостя, сказав: "Идите, идите, здесь случилось большое несчастье". Это был Михаил Иванов. В Центр ушло срочное сообщение: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы Инсон и Жиголо за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю".
