Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара
Но была ли все-таки встреча на перевале? Посмеем утверждать, что была. Указанные выше сомнения рассеиваются, если учесть следующие существенные обстоятельства.
1. Время следования Пушкина в одну сторону, а гроба с телом Грибоедова в другую сторону по одной и той же дороге, соединявшей Грузию и Армению, доказывает, что они могли пересечься в указанной точке именно 11 июня. Надеюсь, что где-нибудь в архивах еще прячутся документы о точном расписании движения процессии, которые подтвердят это утверждение.
2. Неточности в описании Пушкиным порядка следования и деталей окружающей природы можно объяснить не только тем, что он описывал эти события по памяти, хотя и с использованием своего кавказского дневника, позднее, в 1830-м или 1835 г., но и тем, что, по-видимому, для поэта такие детали не имели существенного значения, ведь он передавал не только и не столько четко документальную картину увиденного, сколько яркий художественный образ своего путешествия. По мнению исследователя К.В. Айвазяна, Пушкин то ли по забывчивости, то ли специально назвал именем Гергеры село Джалал-Оглы (в 1924 г. переименованное в честь Степана Шаумяна в город Степанаван), которое подходит по всем приметам: и три речки сливаются здесь перед въездом в село, и стоит это село, представлявшее собой крепость, именно на "высоком берегу".
Мне посчастливилось проехать тем же самым путем, которым следовал Пушкин в Арзрум по Армении, и я могу с полной уверенностью утверждать, что историческая встреча состоялась никак не на самом Пушкинском перевале и никак не в Гергерах, а именно в Джалал-Оглы, которое полностью подходит под то описание, которое оставил поэт: "На высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, поднимались по крутой дороге". Именно в Джалал-Оглы была крепость, построенная в 1826 г при участии Дениса Давыдова, и именно там сливаются три речки — Дзорагет, Спитак и Харам-джур. Доказательством этого открытия являются красноречивые фотографии, которые были сделаны мной в путешествии: и самого перевала, и Гергер, и Джалал-Оглы…
Проехав путем Пушкина до Спитака, а потом повернув не в сторону нынешнего Эрзерума, а в сторону Еревана, где Пушкин никогда не был, я не мог не воодушевиться увиденным, написав 1 мая 2013 г. прямо "на колесах" вот это стихотворение "Дорога на Эрзрум":
Дорогу Пушкина — с Тифлиса до Спитака —Проехали мы за семь часовБез спешки, суеты и страхаДаже в горах, под сенью облаков.
И убедились, что совсем не простоВеликим ныне следовать путям:Развалины, препятствия, погосты,Дороги скверные и всяческий бедлам…
Живут ведь скудно, просто, небогатоНароды горные, как прежде, и сейчас,Но в этом они вряд ли виноваты,А виноват лишь батюшка-Кавказ.
Он и суров, и часто беспощаден,И не меняется со временем совсем,И от него спокойствия наградыТы не напросишься никак, ничем.
То войны, то вражда, то склокиРелигий, то землетрясений дрожь,И эти тяжкие истории урокиНикак не вылечишь и не поймешь.
В эпоху Пушкина тут пушки грохотали.Народы и империи делили вновь Кавказ,Но сколько эпоса и страсти мы узналиВ тот для истории весомый самый час.
Поэмы и романы, песни и картины,Живые судьбы и геройства образцы —Нам подарил и той истории седины.Потом продолжили дарить и деды, и отцы…
А мы тем временем Гергеры миновалиИ Пушкинский высокий перевал,И место, где поэта повстречалиТе, кто с арбою гроб сопровождал.
Какие же далекие и старые картины!А сердце то и дело встрепенется вновь.Не зря проехали мы горы и низины,Почувствовав былые страсти и любовь.
Мы не доехали пока что до Эрзрума:Не всё так просто и свершается за раз.Придется вновь дорожного ждать шумаИ снова дикий покорять Кавказ.
3. Важное обстоятельство художественности, а не строгой документальности, вероятнее всего, сыграло свою роль и в том, как скупо описал Пушкин саму траурную процессию. Напомним, что все обстоятельства гибели Грибоедова были фактически преданы забвению сразу же после трагедии и даже упоминать о них тогда было запрещено цензурой. Пушкин хотел прежде всего обратить внимание российской публики на саму память о великом русском поэте, погибшем на дипломатическом посту, и разукрашивать картину проводов "уже почти забытого светом" поэта он просто не посчитал нужным.
При этом Пушкин отнюдь не погрешил против истины. Мы знаем, что гроб с телом в горных условиях везли действительно на арбе (примечательно, что первоначально поэт писал, что ее везли "четыре вола", потом — что "два вола"), а колесница или следовала далее, или просто была оставлена где-то на очередном карантине. Не забудем, что шел уже 38-й день путешествия гроба из Нахичевани, и, конечно, на безлюдной горной дороге никому не нужна была торжественная процессия с "малиновым балдахином", "расписанным золотом российским гербом", и марширующей ротой солдат. Все происходило намного прозаичнее: сопровождавшие гроб солдаты, кстати, именно Тифлисского, а значит, грузинского, полка, во время нудного пути по жаре и горным перевалам, могли не соблюдать строгости марша, рассредоточиваться, отдыхать в дороге и т. д. Вот почему и могли сопровождать арбу, как писал Пушкин, "несколько грузин" (Пушкин ведь не утверждал, что они не были солдатами).
Немаловажно также учесть, что первоначальным пунктом следования прапорщика Макарова с солдатами и гробом Грибоедова был именно Джалал-Оглы, где располагалась крепость, которая была построена в 1826 г. под руководством — и это весьма удивительно! — именно Дениса Давыдова, известного поэта и партизана. Вероятнее всего, в Джалал-Оглы почетному эскорту пришлось пробыть из-за эпидемии чумы некоторое время и, по-видимому, каким-либо образом перегруппироваться или даже переформироваться.
4. До сих пор появляющееся в печати сомнение, что в отличие от траурной процессии Пушкин якобы не мог так быстро миновать все "чумные карантины", когда он выехал из Тифлиса, опровергается очень просто: поэт ведь ехал из еще не охваченного эпидемией Тифлиса в сторону боевых действий с официальным разрешением на это, свернув впоследствии с дороги на Эривань в сторону турецкого Карса и Арзрума. О самой чуме по пути следования поэт узнал как раз после встречи с останками Грибоедова, когда он встретил "армянского попа", ехавшего в Ахалцык из Эривани: "Что именно нового в Эривани?" — спросил я его. "В Эривани чума, — отвечал он". Кстати, на обратном пути из Арзрума, куда уже пришла угроза чумы, Пушкин, так же как и траурная процессия, несколько дней вынужден был потерять в чумных карантинах: до Тифлиса он добирался больше 11 дней.
Вот то самое место, где, вероятнее всего, произошла историческая встреча. Только это произошло не в Гергерах, как ошибочно указывал Пушкин, а в Джалал-Оглы (с 1924 г. Степановой)
5. Не противоречит факту встречи и то обстоятельство, что текст о Грибоедове смотрится в общем контексте "Путешествия" как отдельная и важная вставка. По мнению исследователя С. А. Фомичева, этот отрывок был написан Пушкиным в качестве самостоятельного произведения еще в 1830 г. для печатания в "Литературной газете" в качестве второй статьи о его путешествии (первая — "Военная Грузинская дорога" — была опубликована там же в начале 1830 г.). Эту версию подтверждает хотя бы то, что в беловом автографе "Путешествия" "грибоедовский эпизод" помещен на отдельных листах, заключен знаком концовки, а перед его начальными словами рукой Пушкина сделана пометка карандашом "Статья II". По-видимому, никакие неточности в тексте о Грибоедове не смущали Пушкина, желавшего напомнить читателям о том, кого Россия так трагически потеряла.
Памятник-родник с бронзовым барельефом, изображающим историческую встречу, установлен в настоящее время па трассе неподалеку от села Гергеры
Итак, печальная встреча состоялась, и она не могла не наложить свой отпечаток на все путешествие, которое уже на следующий день, 12 июня, принесло поэту новый прилив эмоций. Ведь Пушкин добрался наконец до границы своего бескрайнего Отечества. Послушаем его яркое признание: "Перед нами блистала речка, через которую должны мы были переправиться. "Вот и Арпачай", — сказал мне казак. Арпачай! наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России".
