Лев Минц - Блистательный Химьяр и плиссировка юбок
Необъяснимую и страстную любовь к профессии дантиста вы без особого труда обнаружите среди еврейских граждан Нью-Йорка, Лондона, Бухары, Ташкента, Душанбе, не говоря уж об Израиле… В чем же тут дело?
Начнем с небольшого исторического экскурса. Лечить зубы квалифицированно человечество научилось относительно недавно. Были, конечно, разные отвары и полоскания, а также заговоры, чтобы утихомирить боль. У одного фараона, дошедшего до наших дней в виде мумии, обнаружили вставной, мастерски выточенный из слоновой кости зуб (и еще неизвестно, когда этот зуб выточили и вставили: уж не в то ли время, когда евреи мучились в Египте?). И все же первейшим средством против больного зуба было его удаление. Выдирание то есть.
А драл зубы не господин доктор, а зубодер-цирюльник (он же брил и стриг, он же ставил пиявок и отворял кровь). Именно это привело к несколько пренебрежительному отношению к ремеслу зубного врачевателя (в Англии, например, дантиста и хирурга до сих пор не называют «доктор Смит», а «мистер Смит». Скажем, гинеколог, отоларинголог, прозектор, наконец… все поголовно именуются «доктор Смит», «доктор Хопкинс» или «доктор Рабиновиц»).
И чуть ли не до середины прошлого века основная масса зубных врачей заканчивала не мединституты и университеты, а курсы дантистов (что-то вроде медучилища). Работа эта среди медиков считалась непрестижной, и почти каждый молодой человек или девушка, мечтавшие о медицинской карьере, стремились в хирургию, психиатрию или педиатрию.
Взять хоть специфические и родные для нас российские условия. В университетах с их медицинскими факультетами свирепствовала процентная норма, и еврейский парень должен был не раз подумать: а стоит ли ему туда идти. А вот на курсах дантистов процентной нормы не было. Недоглядели. Плюс ко всему диплом давал право повсеместного жительства. Ну и не будем забывать о том, что работа дантиста, особенно с «легкой рукой», всегда была выгодной. Когда у человека зуб болит, когда он на стену лезет, он никаких денег не пожалеет, чтобы от боли избавиться. Всем это известно, а одно из еврейских проклятий звучит так: «Чтоб у тебя все зубы выпали, кроме одного, чтоб не забыл ты про зубную боль!»
И зубные врачи всегда извлекали из этого материальную выгоду. Евреи же всегда предпочитают работу, хорошо оплачиваемую, работе, оплачиваемой плохо. И этим, кстати, не отличаются от всех других сынов Адамовых, разве что у многих евреев это лучше получается.
Между прочим, не стоит забывать и о том, что работа дантиста еще и физически трудна: проведи-ка день в самых некомфортных позах, чтобы не только залезть в чужой рот, но и под стоны напрягшегося пациента подремонтировать на редкость неудобно расположенный зуб. Здесь требуется немалая сосредоточенность и прилежность, но именно в этих качествах евреям не отказывают даже закоренелые антисемиты.
Кроме того, евреям свойствен, так сказать, «династический подход»: если у папы хорошее дело, то будет разумнее и лучше, чтобы сын пошел по его стопам. У зубоврачебного кресла без куска хлеба с маслом не останешься. Это, кстати, уже поняли гордые сыны гор и степей, заменившие в Москве, Питере и, очевидно, не только там, Моисея Абрамсона, дантиста.
Слесарь Лошакер
Покопавшись в этимологии слова «слесарь», мы узнаем, что произошло оно от немецкого «шлоссер», корень которого, «шлосс», означает «замок» — ударение на втором слоге (кстати, с ударением на первом получается тот самый средневековый замок, который своими неприступными стенами запирал дорогу или горный перевал). Следовательно, слесарем изначально был именно мастер по замкам, запорам и всяческим механизмам. Это теперь заводской слесарь сочетает в себе и сборщика, и механика, и все такое прочее. Первоначальный же слесарь трудился в одиночку или в маленькой мастерской (теперь это называется «Металлоремонт. Срочное изготовление ключей»).
Москвичи старшего поколения, наверное, еще помнят будочки слесарей, на стенах которых обычно красовался патент, выданный владельцу — мелкому предпринимателю; всмотревшись в него, можно было заметить еврейские по большей части фамилии, а имена — словно из Шолом-Алейхема: Янкелевич Зуся Берович или, скажем, Лошакер Моисей Менделеевич (вообще-то во втором «е» Моисей Менделевич не очень-то нуждался, но паспортисты под влиянием фамилии великого русского химика огулом переделывали всех Менделей в Менделеевых).
Фамилии и имена эти, скажем прямо, не очень свойственные интеллигентным и обрусевшим московским и ленинградским евреям, были не случайны: в глухомань столиц и промышленных городов из шумных центров вроде Орши, Бобруйска или, страшно сказать, самой Козодоевки этих людей занесла война. Именно в этих городках, местечках, а то и деревнях профессия слесаря всегда была самой что ни на есть еврейской. Когда же по городкам и местечкам прокатилась война, чудом уцелевшему мастеру (а дай Бог, и семье его, хоть, может, и не всей) возвращаться было некуда. А в крупном городе человек мастеровой всегда себе на хлеб заработает.
По подсчетам демографов, изучавших профессиональный состав населения малых городков и поселков Белоруссии (самой что ни на есть черты оседлости), на пятьсот жителей там приходилось не менее трех слесарей. И если бы даже эти пятьсот жителей все имели по замку и прочему сложному механизму, а замки эти постоянно ломались, то все равно бы работы для трех среднестатистических слесарей не нашлось. Да и, между нами говоря, кому нужен такой мастер, работу которого нужно вечно чинить? Не стать ли ему лучше водоносом?
В действительности же еврей-слесарь обслуживал целый прилегающий к местечку сельский район. К иным приносили в починку сломанные вещи приезжавшие в местечко на базар крестьяне (а можно было самому и не ехать: каждый крестьянин держался своего мастера и частенько напутствовал соседа: «Як будзеш у мястэчку, заскачы да Янкеля, а мы с им патом сасчытаемся»), иные сами ходили по деревням с инструментом. Зная, что кому в селе надо, прихватывали еще и мелкого товару на продажу. Знали и у кого переночевать, и где в шутку сала в кашу не положат. Сосуществовали земледельцы и ремесленники в целом довольно мирно, каждый знал, у кого какая работа, и относился к этому как к должному.
Причиной такого разделения труда было не только отсутствие у евреев земли и то, что в массе своей они, скажем прямо, к сельской работе не тяготели, но и то, что местные паны-поляки веками не позволяли крепостным крестьянам заниматься чем-нибудь другим. Русские помещики норовили всех, так сказать, младших технических специалистов воспитать из собственных крепостных — отсюда и объявления в «Московских ведомостях» XVIII века вроде такого: «Продается слесарь с женой и двумя детьми…» Более же европеизированные польские паны предпочитали работу городских мастеров. А поскольку города эти стояли на их землях, то и мастеровой-еврей должен был платить и за разрешение работать, и обычный налог. Потому пан и был заинтересован в том, чтобы тот зарабатывал, равно как и в том, чтобы «хлопы» не вздумали сами бесплатно делать то, что могут сделать за деньги, часть из которых, все одно, достанется пану.
Завидный жених
Нет, ни о каких матримониальных проблемах, свадебных обычаях и прочем тому подобном речь не пойдет. А слово «жених» мы использовали только потому, что представитель сугубо еврейской профессии, о котором хотим рассказать, всегда числился в сознании местечковых невест среди весьма и весьма желанных. Да что там местечковых! В самом Бобруйске, Жмеринке и даже (вы не поверите!) в Житомире о таком женихе можно было только мечтать. А лет 50–60 назад — и в Москве…
Но о ком идет разговор, мы вам сразу не скажем, а начнем с загадки, сочиненной в свое время поэтом Губерманом. Вот скажите-ка, что это такое: «Без окон, без дверей, а вовнутрь влез еврей?»
Конечно, зная пролазливый характер этой нации, можно предположить самое мрачное — многие, кстати, на этом и ловились. В действительности же поэт имел в виду… обыкновенного часовщика. Да-да, именно часовщика! Ибо ни окон, ни дверей не имеют часы, а тот, кто влезает в их внутренности, чтобы починить, всегда — еврей.
Боюсь, что для нынешних читателей это загадка сложна вдвойне. Вот скажите, положа руку на сердце, кто последние лет тридцать, а то и сорок, видел настоящего часовщика? Теперь вокруг действуют пункты приема испортившихся часов — какие-то совершенно безликие, где сидит девица, ни уха ни рыла в часах не смыслящая, берет у вас часы и отправляет их на завод. А там тоже неизвестно кто их ремонтирует. После чего они уже не ходят никогда.
То ли дело раньше!.. Стояли в людных местах будочки, мастер сам копался в шестеренках-пружинках, вглядывался через свой монокль и говорил вам, когда прийти. И таки иногда часы после этого продолжали ходить! Большинство этих часовщиков были евреями. Так уж получилось.
