Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки - Соколов Борис Вадимович
Центр ничего не сделал, резидентура осталась в том же составе. И это в условиях, когда надвигалась Вторая мировая война. Впрочем, в тот момент в Москве приоритетными в плане разведки считались европейские страны.
Это, вероятно, было связано с тем, что деятельность разведки, в преддверии Второй мировой войны, была сконцентрирована на европейском направлении — против Германии, Англии, Франции и Польши.
Один из начальников японского отдела, М.И. Сироткин, в докладной записке "Опыт организации и деятельности резидентуры "Рамзая"" отмечал: "К сожалению, в освещении плана организации резидентуры для нас остается весьма существенный пробел… Этот пробел заключается в следующем: нигде, ни в одном документе не зафиксировано, какие установки и указания получил "Рамзай" при инструктировании и обсуждении плана работы — по вопросу о парировании "Шанхайской угрозы", какая была разработана легенда для объяснения прежней деятельности "Рамзая" в Шанхае — на случай, если токийские немцы получат какие-то сообщения из Шанхая. Трудно допустить, чтобы этот вопрос, определявший основной риск использования "Рамзая" в Японии, остался вне поля зрения "Рамзая" и руководства Центра. Если даже допустить, что в силу какой-то небрежности этот вопрос не обсуждался, то трудно поверить, чтобы сам "Рамзай", многократно напоминавший Центру об "угрозе из Шанхая", не продумал заранее для себя легенды и тактики поведения на случай, если из Шанхая в Токио "долетят кое-какие брызги грязи"".
Полковник запаса Виктор Сергеевич Зайцев, работавший в предвоенные годы в Токио и осуществлявший там связь с резидентурой "Рамзая", в записке на имя первого заместителя начальника ГРУ генерал-полковника Х.Д. Мамсурова от 7 октября 1964 года писал: "В 1939 году после окончания Военной академии им. Фрунзе я был назначен в 5-е управление РККА на должность зам. начальника 1-го отделения 2-го управления.
При знакомстве с делами отделения, ярко выделялась резидентура "Рамзая", которая располагала интересным информационным материалом с оценкой "весьма ценный", "очень ценный".
Второе, что привлекало внимание, — это быстрые, точные и тактичные ответы на запросы Центра, несмотря на то, что последние не всегда были тактичными, если не сказать большего.
После ознакомления с делами отделения я поделился своими впечатлениями о резидентуре "Рамзая" с начальником отделения тов. Поповым П.А. и начальником отдела той. Кисленко А.П. Последний мне заявил, что я молодой работник в разведке и мне еще рано делать такие выводы, так как личность "Рамзая" пока не ясно изучена и является загадкой, кто он — дезинформатор или двойник. Вот с таким раздвоенным мнением о "Рамзае" я и поехал в 1940 году на работу в Японию".
Тот же Сироткин, арестованный в 1938 году, вынужден был назвать себя японским шпионом. После этого из него выбили показания, что он выдал группу Зорге японцам. Правда, на суде Сироткин отказался от своих показаний. Впрочем, тот же Берия, да и Сталин хорошо знали цену таких написанных следователями признаний, и вряд ли считали, что группа "Рамзая" действительно провалена.
В 1936 году Алекс (Борович) сообщал в Центр: "В колонии "Рамзай" завоевывает все больший авторитет как крупный отечественный журналист. Он теперь является представителем не только одной маленькой газеты, с которой он начал, но, как Вам может быть известно, корреспондентом одной из крупнейших тамошних газет и ведущего толстого экономического журнала". Сам Зорге в донесении от 14 мая 1937 года утверждал, что он стал известным журналистом и заместителем руководителя Германского информационного бюро в Токио.
"Другие журналисты уважали меня не только как известного германского журналиста, но и как отзывчивого друга, готового помочь в случае необходимости, — с гордостью сообщал Рихард в Центр. — Например, когда Вайзе уезжал в отпуск, я оставался за него в Германском информационном агентстве. Также если случалось что-либо, заслуживающее телеграфного донесения, о чем другим узнать не удалось, то я их информировал. Мы не только встречались в служебном помещении, но и обедали вместе и бывали друг у друга дома. В свою очередь, когда они знали, что я не хочу идти куда-либо, например, в "Домэй" или информационное бюро японского правительства, то они делали это за меня. Меня считали слегка ленивым, обеспеченным репортером. Конечно, они не имели понятия о том, что мне приходится делать очень многое помимо моей журналистской работы. В целом мои отношения с германскими журналистами были близкими, приятельскими".
По мере "похолодания" международной обстановки Рихард постепенно уменьшал количество контактов с коллегами из других стран. Не то чтобы это было обязательно. Ведь журналисты, несмотря на растущую международную напряженность, все равно продолжали вместе пить и обмениваться информацией. Однако не стоило провоцировать германское посольство на выражение неудовольствия, тем более что с коллегами из стран антигерманского блока поддерживал контакт Бранко Вукелич. С японцами, в том числе и входящими в состав резидентуры, Зорге поддерживал лишь официальные отношения, встречаясь на приемах и пресс-конференциях да иногда приглашая некоторых журналистов на завтрак. С японцами общались почти исключительно японские члены группы.
В мае 1938 года Зорге разбился на мотоцикле. Тогда только чудо спасло от раскрытия всю резидентуру. После вечеринки в отеле "Империал", где тусовались все иностранцы Токио, — Зорге, будучи в изрядном подпитии, оседлал мотоцикл "цундап" и вихрем понесся домой. На повороте он не справился с управлением и врезался в стену прямо возле будки полицейского у входа в американское посольство. В результате аварии Зорге получил сильное сотрясение мозга и перелом челюсти. К счастью, его быстро доставляют в госпиталь Св. Луки. Превозмогая невыносимую боль, он повторял: "Позовите Клаузена". Одна мысль о том, что кто-то может заглянуть в его карман и обнаружить несколько исписанных по-английски листков с секретной информацией, заставляла его не терять сознания. Только после прихода Клаузена, когда Зорге прошептал ему на ухо несколько слов, он впал в забытье и его отвезли в операционную. Зорге успел передать Максу секретные бумаги и доллары.
Клаузен также успел изъять из дома Зорге компрометирующие документы до того, как сотрудники германского посольства опечатали его бумаги.
"У меня был очень болезненный несчастный случай, писал Рихард Кате в Москву, — несколько месяцев я лежал в больнице. Правда, теперь уже все в порядке и снова работаю по-прежнему. Во всяком случае, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов и значительно уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные зубы. Все это результат падения с мотоцикла. Так что, когда я вернусь домой, то большой красоты ты не получишь. Я сейчас скорее похож на ободранного рыцаря-разбойника… Хорошо, что я вновь могу над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог этого: я должен был жутко много перенести. И при всем этом работать…"
Комментируя назначение Коноэ премьером в июне 1937 года, Зорге написал во "Франкфургер цайтунг" вполне благоприятный для принца отзыв: "Правительство князя Коноэ в сегодняшних обстоятельствах является самым подходящим для Японии… У него лучшие, чем у других правительств, перспективы справиться с будущими трудностями. Оно не рассматривается как переходное правительство. Оно представляет самую перспективную в данный момент попытку внутриполитической концентрации сил".
Коноэ ценил Одзаки как специалиста по Китаю и хорошего аналитика, игравшего видную роль в Исследовательской ассоциации Сёва (Сёва кэнкюкай) — "мозговом тресте" праворадикальной перестройки конца 1930-х годов, задуманной Коноэ. Одзаки не только поставлял Центру первоклассную информацию, но и сам имел возможность влиять на настроения и мнения "сильных мира сего".
