Дэвид Берлински - Искушение астрологией, или предсказание как искусство
Иоганн Кеплер был невысок и худощав. На портретах мы видим нежное лицо, густые темные волосы, причесанные назад и падающие на уши. В его глазах непременная печаль, задумчивый взгляд устремлен куда-то вдаль, из чего мы понимаем: перед нами человек, озабоченный тем, чтобы не злить жену и держать кредиторов в узде. Он страдал от разных болезней, главным образом от загадочных лихорадок, которые иногда длились месяцами, и спазмов желудка, однако был наделен двужильностью и силой, свойственным невысоким поджарым людям. Всю жизнь он испытывал «собачью неприязнь к купанию». Я сообщаю эту занятную мелочь, чтобы провести параллель между Кеплером и Птолемеем, двумя величайшими астрономами западного мира, едиными в этом безразличии к личной гигиене.
Едва осознав себя, Кеплер понял, что он математик. Он не был расположен к числам, хотя обстоятельства вынудили его стать великолепным вычислителем. Душу его завоевала геометрия, и довольно юным он пришел к выводу, что «геометрия есть единственное и вечное отражение разума Божьего» [145].
В Европе уже начинался XVI век, а небесная сфера все плавала вокруг Земли. Птолемееву астрономию и Аристотелеву космологию преподавали во всех европейских университетах, причем делали это люди, которые, должно быть, чувствовали на себе ее тяжкое бремя, тем более что все попытки уклониться в сторону от ее выводов приводили к несоответствию наблюдениям. Сама система Птолемея бесконечно и искусно усовершенствовалась, к ее эксцентриситетам и эпициклам добавлялись всяческие уточнения и разъяснения. Теперь она казалась совершенной, ее предсказания широко варьировались, а притягательность казалась столь очевидной, что не подвергалась сомнению. Несмотря на все это, система выглядела излишне витиеватой, даже барочной — за многие годы до того, как барокко стало стилем. Армиллярная сфера, собранная великим фламандским мастером Гуаптерусом Арсениусом в 1568 году [146], показывает почему. Это модель Солнечной системы из сцепленных латунных и медных колец. Отполированный шарик Солнца спрятан внутри. Толстые металлические обручи крест-накрест пересекают шесть концентрических оболочек сферы, каждая из которых крепится к шарниру и зубчатой рейке, чтобы астроном мог изобразить движение планет, покачивая кольца. Армилла прекрасна, но, к сожалению, пользы от нее немного. Уж слишком она сложна.
Из всех астрономов Европы лишь Николай Коперник утверждал, что Солнце, а не Земля находится в центре Солнечной системы. Немногие талантливые математики и астрономы сразу уразумели революционность работы Коперника. Его тезисы были сформулированы в тех же странных, ускользающих от понимания терминах, которыми пользовался Птолемей в «Альмагесте». Огромные поворачивающиеся сферы Птолемеевой астрономии были в каком-то смысле математическими выдумками и предназначались для объяснения того, что видят астрономы. Их онтологический статус был неясен. Во фразе, которая на веки вечные испортила его репутацию, Птолемей утверждал, что замысловатая структура «Альмагеста» задумывалась только «для вида». Коперник воспринял слова Птолемея всерьез и создал на нескольких сотнях страниц, плотно исписанных рассуждениями, математическую выдумку, соперничавшую с Птолемеевой. По Копернику, Солнце помещалось в центре Вселенной, а планеты вращались вокруг него по аккуратным, идеально сцепленным орбитам. Сопоставив свои выдумки с выдумками предшественников, Коперник понял лишь одно: его теория работает лучше. Она совершеннее, проще и больше согласовывается с наблюдениями.
Этот краткий рассказ едва ли отразит те трудности, которые преодолел в своей работе Коперник. Факсимильные копии его рукописи можно найти в парижской Национальной библиотеке. Почерк ученого тверд, мелок и изящен, с легким уклоном вниз и вправо, читается легко. Художественному оформлению книги придавалось большое значение. Коперник расставил схемы Солнечной системы так, чтобы слова красиво обтекали их. И сам текст со схемами похож на миниатюрную гелиоцентрическую систему. Но, несмотря на это, то тут, то там на страницах попадаются кляксы. Они говорят скорее не о спешке, а о изнеможении. Коперник тряс сведенными судорогой руками, онемевшими пальцами и случайно капал чернилами на листы. Эта работа поглотила всю его жизнь. Она требовала полного самоотречения. Птолемеева астрономия так глубоко укоренилась в сознании астрономов, что казалась уже не столько искусной теорией, сколько неотвратимым фактом. Конечно же небесная сфера вращается вокруг Земли. Да вы сами посмотрите. Коперник заставил себя посмотреть и отринуть то, что видел. Долгие годы все было безнадежно запутано, странно, непонятно, необычно. Он постигал истину маленькими болезненными шажками, но целиком ее так и не узрел, поскольку не додумался до того, что планетарные орбиты не круглые, а эллиптические. В январе 1543 года Коперник слег: инсульт частично разрушил его мозг. Великий ученый совершил длинный путь, причем преимущественно в одиночку. Теперь он делал глубокие медленные вдохи, и пузырьки беловатой мокроты собирались на его губах. Доктора успели вложить в руки Коперника первое печатное издание его шедевра «Об обращениях небесных сфер». Погладив обложку из бордовой кожи, он что-то пробормотал и умер.
В XXI веке идеи носятся по миру со скоростью света. Может быть, это одна из причин того, что они зачастую кажутся легковесными. Во второй половине XVI столетия идеи двигались медленнее, ездили в неторопливых двуколках, тряслись в экипажах на ухабах дорог или передавались из уст в уста на званых обедах. При этом даже строгие физические теории оказывались вовлеченными в медленный водоворот сплетен. После смерти Коперника его теории услышали лишь несколько пар ушей, способных воспринимать новое. Их было мало. Примерно шестьдесят лет спустя на удивление безграмотный информант кардинала Роберта Беллармайна привлек внимание патрона к какому-то «Ипернику, или как там его звали». Кардинал тут же расценил революционные идеи Коперника как новую угрозу католическому вероучению, видя, что они овладели лучшими умами Европы, однако заметил, что худшие не сочли Коперниковы теории убедительными.
Как и в случае с Тихо Браге, к Иоганну Кеплеру сначала пришли слухи, а потом вера. Итак, Земля вращается вокруг Солнца. Как всякий молодой человек, он открыт для нового, ибо пока его сопротивление не укреплено привычкой, а энтузиазм не усыплен праздностью. Тихо Браге принял Коперника с радостью, но без сердечности. Он так и не смог полностью разувериться в том, что Земля — центр Вселенной. Уж слишком он засиделся в старых Птолемеевых коридорах власти. Силясь сохранить хоть что-то из схемы Птолемея в своей теории, он поставил Солнце в центр Солнечной системы, как требовал Коперник, но саму ее заставил странным образом вращаться вокруг Земли. Иллюстрации XVI века изображают неуклюжую хитроумную небесную сферу, а под Вселенной улыбается во весь рот Тихо Браге, благодаря поникшим седым усам и веселым глазам похожий на невероятно развеселившегося китайского мандарина. Кеплерово увлечение гелиоцентрической системой не было омрачено ни сомнением, ни сожалением. Он поверил Копернику. Солнце стоит в центре Вселенной. Так и есть. Планеты вращаются вокруг Солнца. Так и есть.
Кеплер взял у Коперника радикальную, тонкую, ясную и гладкую новую схему, однако местами она была еще сыровата, некоторые частности недоделаны, и даже некоторые опорные принципы остались туманными. Землю убрали из центра Солнечной системы. Вопросы, ранее незадаваемые, обрели голос. И настойчивость. Подобно тому как Эйнштейн опроверг идею о мировом эфире, Коперник позволил небесной сфере исчезнуть. Ее больше не было в материальном смысле, и мир остался без ее купола. Но если планеты вращаются вокруг Солнца, а Земля — вокруг собственной оси, причем в пустом пространстве, тогда зачем же расстояниям между планетарными орбитами их числовые значения? И почему, коли на то пошло, планет именно шесть, как полагал Кеплер, а не десять или двадцать семь? И что заставляет планеты неустанно двигаться кругами? До Кеплера задавать подобные вопросы было невозможно. А после Кеплера их невозможно стало не задавать.
Наблюдений-то было предостаточно, не хватало теории. Астрономы XVI века уже знали расстояния между орбитами планет. Тихо Браге и его помощники составили беспрецедентные ряды чисел, дат и случаев, выстроившихся в колонки на нелинованных листах, стопами лежавших на деревянных растрескавшихся столах в обсерваторских комнатах с видом на море. Но никакие наблюдения, понял Кеплер, не могут дать ответ на вопрос «почему», скрытый в этих бесконечных цифрах.
Выводы, которые сделал Кеплер в Mysterium Cosmographicum, чтобы ответить на эти вопросы, совсем не очевидны. Даже в наши дни трудно уяснить схему напряжений и расслаблений, которую он пытался взять под контроль, а затем и выразить. «Почти все лето ушло на тягостный труд», — пишет он [147].
