Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские
Отступление о смолянке Екатерине Ивановне Нелидовой
«Это одно из самых прекрасных и поэтичных сооружений на всем пространстве государства Российского! Оно производит во всякое время и в любую погоду сказочное впечатление, но сказочность эта приобретает особо волнующий характер, когда в ясные летние вечера все эти здания начинают таять в алых лучах заходящего солнца, а многочисленные их купола и шпили загораются золотом крестов и теми лепными гирляндами, коими убрала голубые луковицы церквей роскошная фантазия Растрелли!» – так писал в начале XX века о Смольном соборе искусствовед и художник Александр Николаевич Бенуа.
Шедевр Растрелли, легкий, воздушный, одухотворенный, волнует, радует, вдохновляет любого человека, не лишенного чувства прекрасного. Так что нет ничего удивительного, что Екатерина II и Иван Иванович Бецкой, наделенные этим чувством сполна, именно в Смольном решили поместить свое любимое детище, Воспитательное общество благородных девиц, вошедшее в историю как Смольный институт благородных девиц и просуществовавшее с мая 1764 года до октября года 1917. Создатели этого первого в России и на долгие годы лучшего учебного заведения для девочек справедливо считали, что, постоянно имея перед глазами такую непревзойденную красоту, воспитанницы навсегда проникнутся чувством прекрасного, что разовьется у них безупречный художественный вкус, который окажет благотворное влияние на всех, с кем предстоит общаться выпускницам института, а главное – на их будущих детей. Ведь организаторы института, увлеченные идеями Просвещения, ставили перед собой задачу – ни много ни мало – создать новую породу людей, образованных, любознательных, энергичных, инициативных, честных, живущих в ладу с законом. Понимали: роль матери-воспитательницы в создании нового человека огромна.
Начали с воспитания воспитателей: вместо широко распространенного в то время в школах насилия в Смольном надлежало относиться к воспитанницам с любовью, стараться заслужить их искреннее расположение и доверие, тем самым ограждая девочек от любых вредных, развращающих посторонних влияний. На счастье, первой директрисой института стала Софья Ивановна де Лафон, добрая, умная, чуткая, что называется, педагог от Бога. Ее тактичное, неназойливое влияние помогало раскрыться индивидуальности, таланту юных смолянок. Они не только овладевали обязательной учебной программой, но музицировали, танцевали, пели, рисовали, играли в спектаклях – занимались тем, к чему особенно лежала душа.
Екатерина часто бывала в Смольном институте, ко всем воспитанницам относилась с нежной заботой, но некоторых выделяла особо: ее всегда привлекали личности незаурядные. Накануне выпуска 1776 года государыня заказала портреты пятерых своих любимиц Дмитрию Григорьевичу Левицкому, находившемуся тогда в зените славы. Эти портреты стали шедеврами художника, а нам помогают почувствовать аромат эпохи куда более, чем многочисленные парадные портреты. Юные, счастливые, веселые, задумчивые или лукавые, скромные или кокетливые, все они – живые. Каждая – несомненная индивидуальность. Особенный, яркий след в истории суждено было оставить Катеньке Нелидовой, не самой красивой, но, пожалуй, самой одаренной. Ее выступление в комической опере Перголезе «Служанка-госпожа» вызвало фурор; о том, как волшебно она поет и танцует, говорил весь Петербург. Государыня тоже была в восторге, даже писала об успехе Катеньки самому Вольтеру. Так что неудивительно, что сразу по окончании института взяла талантливую девушку ко двору.
Род Нелидовых вел начало от выходца из Великого княжества Литовского. Дальний предок Екатерины Ивановны приехал в Россию в XIV веке и поступил на службу к московскому князю Дмитрию Донскому, участвовал в Куликовской битве, проявил себя достойно. Но воинские подвиги предков никогда не были гарантией материального благополучия потомков. Род Нелидовых обеднел настолько, что от нищеты спасало только то, что Катеньку взяли в Смольный институт. В Смольном же, во всяком случае в то время, различий между богатыми и бедными не делали. Так что униженной скованности, которой часто страдают «золушки», попавшие в привилегированное общество, у Нелидовой не было и в помине.
Подчеркнуто сентиментальная и вместе с тем приземленная добродетельность супруги не могла не наскучить склонному к мистике и рефлексии, нервическому, как в то время говорили, Павлу Петровичу. Тут-то он и взглянул по-новому на некрасивую, но такую грациозную, ироничную, все понимающую Екатерину Ивановну.
Разве возможно было вести философские беседы с вечно беременной, занятой то детьми, то садом-огородом Марией Федоровной? Да, она старалась много читать, чтобы быть «на уровне», но, как не раз замечала Екатерина II, вряд ли что-то понимала в прочитанном. Нелидова – понимала. Беседовать с ней было наслаждением. Она изящно формулировала смелые суждения о том, что так волновало Павла Петровича, – о жизни духа, о таинственном, мистическом. После этих бесед супруга с ее хозяйственными заботами казалась такой пресной, такой ограниченной… Павел порвал интимные отношения с надоевшей женой, большую часть времени проводил в Гатчине. Там его часто навещала Нелидова. Иногда оставалась надолго.
В конце XVIII века была в моде любовь возвышенная, рыцарская, платоническая. Правда, она на удивление легко соседствовала с разнузданной чувственностью, которую Павел (на словах) возмущенно порицал. Он всегда уверял, что его отношения с Нелидовой были самыми чистыми и возвышенными, что их «соединяла дружба священная и нежная, но невинная». А как иначе мог вести себя рыцарь, оберегая честь дамы? Многие верили. Тем более что широкую известность получило письмо Екатерины Ивановны к Павлу: «Разве вы были для меня когда-нибудь мужчиной? Клянусь вам, что с тех пор как я к вам привязана, я этого никогда не замечала. Мне кажется, что вы мне – сестра». Убедительно? Несомненно. Если бы не одно обстоятельство: письмо это должно было попасть в руки Марии Федоровне.
После смерти Екатерины Ивановны ее бумаги были собраны статс-секретарем Вилламовым и представлены императору Николаю I. Государь ознакомился с ними очень внимательно и пришел к убеждению, что Нелидова, безусловно, была любовницей его отца. Кроме того, хорошо известно, какую бурю гнева вызвал у Екатерины Ивановны короткий, но вовсе не платонический роман Павла с фрейлиной Натальей Федоровной Веригиной: «Нет, ничто не могло бы меня заставить возобновить обманутую дружбу… Он обесчестил себя в моих глазах!… Я не обращаю больше никакого внимания на движение души, способной на ряд низких поступков… Я чувствую себя дальше, чем когда бы то ни было, от всего, что могло бы повести к сближению, о котором я не могу думать без ужаса и последствия которого рисуют мне картины ада… Я получаю в настоящее время ворох извинений и оправданий. Все это только усиливает мое отвращение». Это написано за несколько дней до смерти Екатерины Великой. Судьба Павла темна, если не безнадежна.
А это – через несколько дней после смерти государыни (Павел – уже император): «Чем больше я изучаю это сердце (сердце столь ненавистного еще несколько дней назад Павла. – И. С.), тем более я верю, что мы имеем полное основание надеяться, что он составит счастье всех, кого поручила ему судьба. Как мне хотелось бы, чтобы его узнал весь мир!»
Забавная метаморфоза, если не знать, какими благодеяниями осыпал новый император брата Нелидовой Аркадия Ивановича, в одночасье сделав 23-летнего поручика полковником и адъютантом, а сразу после коронации – генерал-майором и генерал-адъютантом, получившим в придачу к чинам еще и 1000 душ крепостных. В общем, император купил у фаворитки прощение.
Вообще-то Екатерина Ивановна славилась бескорыстием. Она не только ничего не выклянчивала, как другие, но не раз отвергала подарки августейшего возлюбленного, упрекая его в неуместной расточительности. Однажды неохотно, но приняла простой фарфоровый сервиз для завтрака, а от приложения к этому дару – 1000 душ крепостных – отказалась решительно. Правда, в депеше английского посланника в Петербурге Карла Витворта (впоследствии лорда, человека, известного безукоризненной честностью) упоминается о 30 000 рублей, уплаченных тайно Е. И. Нелидовой за содействие при заключении выгодного торгового договора. Как ни печально, со временем выясняется, что даже те фаворитки, чья репутация казалась безупречной, в большинстве случаев о собственной корысти не забывали. Известно лишь одно исключение. О нем я обязательно расскажу, когда придет время.
В первый раз Мария Федоровна вынуждена была прибегнуть к помощи фаворитки, когда Павел отказался явиться на свадьбу своего старшего сына. Она умоляла его не бросать вызов Екатерине, не оскорблять новобрачных, не подвергать семью вполне вероятной опале. Он был непреклонен. И она бросилась к Нелидовой. Той понадобилось несколько минут, чтобы убедить Павла поехать на свадьбу. С тех пор так и повелось: в неразрешимых ситуациях Мария Федоровна обращалась к Екатерине Ивановне. Та всегда помогала.
