Александр Никонов - Между Сциллой и Харибдой. Последний выбор Цивилизации
Разница только в том, что сегодня религия нужна властям не для того, чтобы держать рабов в узде, а из электоральных соображений: у Кремля теплится надежда, что главпастырь приведет свою паству к урнам для голосования с правильными мыслями в голове.
От людей, плохо знающих историю, часто можно услышать такую версию: «Падение нравов и распространение безверия привело к упадку Римской империи».
Как видим, этот широко распространенный миф не соответствует действительности. Напротив, власть Рима искусственно пыталась раздувать религиозный пожар. И более того, в конце концов этот пожар разгорелся — в виде новой религии, пришедшей с востока и затопившей ойкумену. Но это не спасло империю от краха. Напротив, было его симптомом.
Вопреки распространенному мнению, римское безверие пришлось на самый расцвет Рима, а не на его упадок! Пробегите еще раз глазами эти имена в процитированном отрывке — Цицерон, Катон, Август. Это римский пик. Это расцвет Рима.
Вывод: именно экономические и культурные подъемы приводят к отходу от религии. А вот падения в экономический даун вызывают в обществе приступы религиозной горячки. Общество ведет себя как отдельный человек: когда ему хорошо, бог забывается, отходит на второй план, а когда прижмет, — тут всякая потусторонщина и вылезает.
«Только твердая мораль может спасти общество от падения и разврата», — говорят не желающие сдаваться представители церкви, имея в виду под твердой моралью почему-то мораль религиозную. А под развратом — почему-то в первую очередь раскрепощенную сексуальность. Видимо, у патриотов и охранителей на эту тему комплексы.
Но мы то с вами знаем, что твердое не гнется в силу негибкости. Растет и развивается только живое и гибкое. Ну, а та «распущенность», в которой часто укоряют Рим и современный Запад, на самом деле есть просто свобода личности, на основе которой и замешивается прогресс. Отчего бы человеку не быть свободным, если он никому не мешает и все происходит по взаимному согласию? Только потому, что это не нравится зашоренным и узколобым?
Именно Рим эпохи расцвета заложил основы нашей цивилизации. А атеистический взлет европейской буржуазной свободы XVIII века был предзнаменованием великих открытий XIX и XX веков, овладения энергией ядра, выхода в космос, генной инженерии… А вот «твердая мораль», царящая в обществе, говорит только о низком совокупном интеллекте нации. О ее забитости. О низких потенциях к развитию. О негибкости социальной системы. О примитивном уровне, на котором находятся люди, технологии и общественные институции.
И значит, совершенно прав был Акоп Назаретян, сказавший, что гуманизм, пришедший на смену религиозности и порожденный атеизмом XVIII века, несет в себе гораздо больший «потенциал добра», нежели искусственный «протез гуманизма» в виде религии, которая требует неукоснительности в повиновении и слепоты в вере, а также разделяет людей ошую и одесную. Безусловно, для нашего сложного мира высоких технологий старые методики регуляции, основанные на сладострастной религиозной жестокости, совершенно не подходят: тот пласт истории культуры, который связан со становлением критического мышления, мог бы служить ресурсом сохранения и развития современной цивилизации, но о нем даже не догадываются наши малограмотные идеологи. Предлагая ввести Закон Божий в школе, где нет времени для преподавания астрономии, они толкают страну в Средневековье. В эпоху, когда люди не знали таких слов, как терроризм, геноцид или ксенофобия, потому что это были столь же обычные явления, как телесные наказания в семье и публичные казни…
Все в нас, как росток из зерна, прорастает из нашей животности. Гуманизм — из эмпатии, религиозность — из агрессии. Но в чем же приспособительный эволюционный смысл религии? Почему она возникла и закрепилась в результате социальной эволюции? Потому что, базируясь на агрессии как на фундаменте, позволяла объединять людей в большие надплеменные и надродовые макроблоки с целью противостояния другим макроблокам. Так работала внутривидовая — социальная и культурная — конкуренция. Потому что естественная любовь к «своим» — к семье и родичам — в больших стадах людей уже не срабатывает, поскольку эта любовь «короткодействующая». Так короткодействующие силы ядерного взаимодействия между протонами не могут сдерживать слишком большие ядра — «ручки не достают», чтобы обнять дальнюю частицу. И тогда дальнодействующие силы электростатического отталкивания разваливают рой частиц на два ядра.
С глаз долой — из сердца вон. Дальний родственник уже почти и не родственник. И потому для успешной конкуренции с другими «роями» нужна новая скрепляющая сила, более «дальнодействующая». Новый клей. Им и становится идеология. В донаучном мире идеология — это религия, то есть система взглядов на мир, которая объединяет людей не по признаку «эллина» и «иудея», а по принадлежности к разделяемой мировоззренческой картине. Поскольку эта искусственная любовь не вытекает напрямую из животной любви к родственникам (детям, родителям, братьям), она уже требует формализации, прописывания основных положений на бумаге и заучивания с проверками.
В семье крепкая любовь к родному оборачивается лютой ненавистью в чужому, который на родного покушается. То же самое и в религии — есть свои (их даже так и называют, используя семейную, более понятную терминологию — «братья по вере» или просто «братья»), а есть чужие. И объединившись на почве идеологии в одно как бы целое, в одну нацию или «семью народов», уже можно успешно противостоять ненавистью другим макроблокам.
Когда религии стали умирать, изгоняться из развитого социума, потому что их глупые картинки уже не соответствовали техногенной сложности социума, но при этом воевать еще было нужно, появились новые идеологии, типа национализма и марксизма, у которых ноги росли уже из нового мировоззренческого фундамента цивилизации — из науки. При этом все прочие «бубенцы», присущие религиям, они имели. Включая, как ни парадоксально, ненаучность. Потому как они лишь выглядели научными на фоне абсолютно мифологических прежних религий.
Но теперь, на излете демографического перехода и уж тем более после цивилизационного фазового перехода, когда население планеты количественно стабилизируется или даже уменьшится, об избыточности демографического ресурса речь не идет. Некем станет воевать. И не с кем. И не за что: научный потенциал с лихвой обеспечит базовые, и не только, потребности людей, как уже обеспечил их в развитых странах. Современный мир слишком сложен, чтобы подвергать его часть военной деструкции. В современном мире дешевле купить, чем завоевать: солдат слишком дорог. Воевать могут только в бедных странах, где человек стоит дешево, ибо ресурса этого там пока еще много. Но когда фазовый переход затронет и эти страны, войны станут нерентабельными. Как нерентабельными стали столетие назад империи: вскоре после того, как стоимость поддержания окраин в своей орбите стала превышать для метрополии прибыль от них, колонии стали отваливаться. Потому что держать их уже не было никакого смысла.
Ну, и зачем в прозрачном, хрустальном мире, о котором так здорово написано в моей книге «Венец творения» и к рассмотрению которого мы еще придем попозже, держать взведенную бомбу? Это похуже слона в посудной лавке! Бомба — это религия.
— Пора осознать, — собирая бумажки, закончил тогда доклад Назаретян перед не очень многочисленным залом ученых, — что религиозные и квазирелигиозные — национальные, классовые — идеологии всегда служили механизмом объединения людей в большие группы за счет противопоставления другим людям. Поэтому их неизменным спутником оставалась реальная или потенциальная война. Исторически востребованными были такие учения, которые обосновывали вражду к чужакам. Священные книги полны прямых указаний типа: «Кто не со Мной, тот против Меня»; «Не мир пришел Я принести, но меч»; «А когда встретите тех, которые не уверовали, то ударьте мечом по шее»… В ментальной матрице «они — мы» единственный прием для пресечения конкретной войны — перенос агрессии на общего врага.
Когда-то ранние христиане считали использование оружия грехом (что не мешало им устраивать погромы и убивать инакомыслящих), но, придя к власти, церковь разработала концепцию священных войн, Блаженный Августин для подкрепления этой концепции нашел множество подходящих цитат в первоисточниках. И вот уже пацифистов церковь начала обзывать еретиками.
Наступает время, когда боевой механизм религии уже негде будет применить. Потому он и отмирает в развитом мире. Когда-то насилие нужно было канализировать, используя в конкурентной борьбе. Сегодня само насилие в прежних масштабах становится деструктивным, грозясь уничтожить глобальный мир. И в этой ситуации сидеть на бомбе с тлеющим фитилем просто опасно. А уж тем более раздувать религиозный огонек, как это делают в некоторых кремлях некоторых россий.
