Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара
Существуют не проверенные до конца свидетельства, что сразу после свадьбы молодые супруги всего лишь на несколько дней, но все-таки уехали из Тифлиса в Цинандали, в имение Чавчавадзе, туда, "где вьется Алазань" и где они вырвали для себя у судьбы "медовую неделю" счастья… Я не мог не посетить это легендарное место, где вновь заговорила Лира, оказавшаяся под впечатлением от завораживающей истории любви Нины и Александра:
Усадьба Цинандали в Кахетии, в Алазанской долине, где любил бывать Грибоедов
Средь них цвела, как роза, Нина,Которой выпало судьбойПрославить этот род старинныйЛюбовью вечной и простой.
Супругой гения полгодаОна всего лишь пробылаИ верность предпочла свободе,Когда трагедия произошла.И именно в цветущем Цинандали,В персидский собираясь путь,Молодожёны счастья разгадалиЗагадочно-возвышенную суть.
Потом здесь также побывалиЛев Лушкин, Лермонтов, ДюмаИ Алазанский мир узнали,От красоты его сойдя с ума.
Сейчас же тихая усадьбаСпит, не страдая суетой…А мне всё видится та свадьбаИ молодых приезд домой.
Полгода лишь восторгов и печалиИм выпало среди тревог,Чтоб спас любовь их, как скрижалиБесценные, навечно Бог…
Имение князя Чавчавадзе стало любимым местом поэта. За два месяца до гибели он писал: "…Прощай честолюбие… ведь это не главная моя статья. Цинандали и Кахетия большего стоят…" И действительно, стоит один раз побывать в Алазанской долине и Цинандали, чтобы не забыть это место никогда…
Счастье новобрачного отнюдь не освободило его от того, что интенсивно работать ему пришлось уже в Тифлисе. В первую очередь дипломату предстояло оценить обстановку на персидском направлении. Вывод, к которому он пришел, успокаивал: "Персия в таком истощенном состоянии, что не помышляет о войне ни с кем на свете". Однако дипломата настораживало то, что "повиновения внутри государства очень мало: от этого не скоро и не всех выдают наших пленных" и что люди, с которыми приходилось иметь дело, "ещё бесчестнее и лживее прежнего сделались после военных неудачей… Впрочем, нечему удивляться. Мы их устрашили, но не перевоспитали. И задача эта скоро решиться не может".
Начальство из Петербурга торопило Грибоедова с отправкой в Тавриз и Тегеран, что вызывало у все еще больного дипломата резкое несогласие. На указание "ни минуты не медлить в Тифлисе", у поэта даже вырвалось восклицание: "Но ради Бога, не натягивайте струн моей природной пылкости и усердия, чтобы не лопнули… И для чего вся эта гонка?" Поэт с помощью особого "дипломатического маневра" с задержкой своего прибытия в Персию хотел добиться главной задачи, которую перед ним ставило начальство: добиться выплаты 8-го курура персидской контрибуции (7 куруров были выплачены ранее), так как ведение войны с Турцией требовало значительных средств. Но эту задачу удалось решить лишь в декабре 1828 г., несмотря на то, что персидская провинция Хой была занята русскими войсками в залог выплаты контрибуции.
Следует подчеркнуть, что дипломатическая деятельность Грибоедова усложнялась его обязанностью проведения официальной линии, подчас не считаясь с реальной обстановкой. Сам поэт в "Проекте инструкции ***, посылаемому в Персию" предлагал взимать с шаха оставшуюся часть контрибуции, исходя из конкретного состояния его финансов. Однако это предложение было отвергнуто, и он получил указание "прилагать все… старание, чтобы те деньги к определенному сроку были уплачены". Николай I ставил этот вопрос во главу угла и прямо указывал Грибоедову даже на самые крайние меры, вплоть до новых военных действий, в случае затяжек с выплатами: "Коли будут персияне прибегать к новым изворотам, то оставить их. покудова военные обстоятельства дозволят мне опять к ним обратиться". Тем самым правительство лишало Грибоедова инициативы во всех других вопросах дипломатической деятельности, мешаю противоборствовать английскому влиянию, обостряло и без того напряженную обстановку, способствуя тем самым в определенной мере трагической развязке. Однако это не помешаю затем правительству принять официальную персидскую версию событий и возложить вину за них фактически на самого Грибоедова, якобы проводившего слишком жесткую политику
По сути, Грибоедова погубило не его чрезмерное усердие, а твердое следование официальным установкам, которые должны были доказать силу и неколебимость России. В письме к своему заместителю А.К. Амбургеру в августе 1828 г. поэт прямо писал: "…Если же до сих пор ко мне плохо относились здесь, то причиной тому моё требование соблюдения трактата; в противном случае я возьму обратно свои верительные грамоты… Император Николай обладает энергией, какой не имели его предшественники, и приятно быть министром государя, который умеет заставить уважать достоинство своих посланников". А чуть позднее, уже в Тавризе 3 декабря 1828 г., за два месяца до своей гибели, Грибоедов ещё яснее описал суть своей миссии: "Наблюдаю, чтобы отсюда не произошла какая-нибудь предательская мерзость во время нашей схватки с турками. Взимаю контрибуцию, довольно успешно. Друзей не имею никого и не хочу, должны прежде всего бояться России и исполнять то, что велит государь Николай Павлович, и я уверяю вас, что в этом поступаю лучше, чем те, которые затеяли бы действовать мягко и втираться в персидскую будущую дружбу. Всем я грозен кажусь, и меня прозвали сахтир, coeur dur (жестокое сердце. — фр.)". Жаль только, что, защищая интересы России, Грибоедов оказался один на один с сильным и хитрым противником, и защиты ему было ждать неоткуда.
Кроме денежных забот в Тифлисе, Грибоедова больше всего занимала судьба пленных, которые, согласно договору, должны были быть возвращены на родину. Об этом поэт сообщал в письме к В.С. Миклашевич: "К нам перешло до 8 т. армянских семейств (в действительности из Иранского Азербайджана в Россию переселилось около 40 000 армян. — С.Д.), и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя, сохраняю их достояние и даже доходы; все кое-как делается по моему слову". Дипломату приходилось также отстаивать интересы нескольких ханов, которые "объявили себя приверженцами россиян в прошедшую кампанию", указывать чиновникам, что на вновь приобретенных Россией территориях надо управлять по местным обычаям, "независимо от наших министерств", предостерегать от "притязания на увеличение наших владений против условий договора". По мысли Грибоедова, к участию в намечавшихся преобразованиях в Закавказье необходимо было привлечь и Иран: "Может быть, Персия, между всеми азиатскими народами, способнейшая к подражанию и принятию новых впечатлений, позаимствуется от нового образования и просвещения сего края. Нам кажется решенным вопрос о преимуществе находиться в соседстве с государством благоустроенным". Поэт написал специальную "Записку о переселении армян из Персии в наши области", опять продемонстрировав прекрасное знание местных реалий.
Лебединой же песней Грибоедова стал написанный им в Тифлисе в июле 1828 г. совместно с П.Д. Завелейским "Проект учреждения Российской Закавказской компании", представлявший собой подробный план действий (из 160 параграфов) по экономическому и социально-политическому преобразованию Закавказья. В этом документе со всей силой проявился талант поэта как государственного деятеля, видевшего далеко вперед и опередившего свое время. Грибоедовский проект, опираясь на опыт Ост-Индской и Российско-американской компаний, шел дальше этих образований, так как был проникнут задачей становления и развития местных производительных сил, а также просвещения народов Закавказья. Любопытно отметить, что нацеленность Грибоедова на решение именно государственных задач России на Востоке проявлялась даже в тех книгах, которые он изучал в последние месяцы своей жизни. Из списка в 28 книг, оставшихся в Тавризе после смерти поэта, большинство относилось к теории государства и права, политической философии, истории стран Европы и Востока. Как жаль, что Россия потеряла в лице Грибоедова перспективного дипломата, и кто знает, какие дипломатические баталии смог бы с честью выдержать в будущем поэт и знаток Востока, если бы судьба благоволила бы ему так же, как она улыбалась "железному канцлеру" и министру иностранных дел России князю А.М. Горчакову, лицейскому товарищу Пушкина и более молодому сослуживцу Грибоедова по Коллегии иностранных дел…
Перед выездом из Тифлиса Грибоедов признавался: "Я так исхудал, пожелтел и ослабел, что, думаю, капли крови во мне здоровой не осталось". Но последние события в Персии, а именно бунт в восточных областях страны, последовавшее затем покушение на шаха и новые происки англичан ("Не знают, что им делать, на нас смотрят злобно, а помешать нечем…"), заставили его торопиться. 9 сентября Грибоедов с женой и всем штатом русской миссии выехал из Тифлиса. Задержавшись на несколько дней в Эривани, где молодоженов проводил в Персию начальник Армянской области Александр Чавчавадзе с супругой, дипломат опять занялся проблемами переселенцев из Персии и вновь проявил свои прекрасные знания восточной специфики, когда ратовал за то, чтобы привлекать к управлению краем "родовых начальников и духовных особ", пользующихся уважением местного населения: "У беков и ханов мы власть отнимаем, а взамен даем народу запутанность чужих законов".
