Хал Хеллман - Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов
Когда Мопертюи пригрозил отомстить Вольтеру, тот опубликовал рассказ о дальнейших приключениях Акакия, обнародовав в самом начале письмо Мопертюи. С поразительной точностью находя самые слабые места противника, отточив свою иронию до тонкости лезвия и уверенно пользуясь ею, он быстро сделал из Мопертюи посмешище для всей Европы. Для последнего это было слишком, и Мопертюи умер через несколько лет, сломленный духом и пошатнувшимся разумом.
Хотя сам Вольтер не был ученым, он живо интересовался как физикой, так и биологией. Более того, именно благодаря его книге «Элементы философии Ньютона», опубликованной в 1738 году, имя Ньютона получило широкую известность в Европе. (По иронии судьбы, сам Вольтер узнал о работе Ньютона от Мопертюи.) Другими словами, Вольтер был одним из первых и самых лучших писателей-популяризаторов — т.е. человеком, умеющим превращать сложный научный материал в удобную для чтения прозу.
Работая над книгой о Ньютоне, Вольтер совершенно неожиданно приобрел помощника: в 1733–1749 годах его любовницей и коллегой была блестящая Габриэль Эмилия ле Тоннелье де Бретель, маркиза дю Шатле-Ломон — очаровательная, умная и богатая. Она понимала Ньютона даже лучше, чем сам Вольтер. Некоторое время она активно поддерживала Лейбница, которого Вольтер не любил. А что еще хуже, подталкиваемая Мопертюи, она даже написала труд о немецком философе. И, наверное, самым плохим было то, что Эмилия, замужняя женщина и любовница Вольтера, воспылала страстью к Мопертюи, которая, к счастью для Вольтера, осталась без ответа и через некоторое время угасла.
В 1759 году, через семь лет после того, как Вольтер расправился с Мопертюи с помощью своего «Акакия» и после смерти Эмилии в 1749 году, он обратил свой взор на Лейбница. За это время он создал свое самое известное произведение — «Кандид»{102} — яростную сатиру на жизнь и мышление XVIII века, на религиозный фанатизм, войну и несправедливость классового разделения общества и, наконец, на философию Лейбница. Хотя герой произведения — Кандид, его наставником является доктор Панглосс, ученик Лейбница. После целого ряда трагикомических приключений Панглосс, как и Лейбниц, утверждает: «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Эта книга была одним из самых успешных произведений Вольтера, и бесчисленные тиражи в самых разных вариантах до сих пор издаются по всему миру.
К работам Лейбница у Вольтера было две основные претензии. Во-первых, ему казалось, что позиция философа относительно «лучшего из миров» абсолютно ошибочна, а значит, он и его последователи тем самым принимают статус-кво. Вольтер-борец так не поступил бы. И благодаря своей борьбе с различными проявлениями несправедливости он получил известность как совесть Европы.
Во-вторых, Вольтер считал философию Лейбница иллюзорной, витиеватой и претенциозной — абсолютной противоположностью учению Ньютона и насмешкой над тем, какой на самом деле должна быть философия. По его мнению, это была фальшивая наука. Вспомните утверждение Лейбница, что его дифференциальное исчисление может раскрыть секреты человеческой природы. Вольтер высмеял эту идею.
Человек- «червь»
Таков был человек, с которым пришлось схлестнуться в борьбе Джону Тербервилю Нидхему. Однако Нидхема определенно нельзя было назвать слабовольным человеком. У него было собственное оружие, в том числе несокрушимая праведность, глубокая вера в то, что его наука оказывает мощную поддержку Римской католической церкви, практика в ведении спора, закалка и осознание того, что некоторые его эксперименты произвели революцию в европейской науке.
Нидхем тренировался в полемике во время учебы в семинарии и, подобно Вольтеру, тоже был борцом. Возможно, его готовность к битве каким-то образом была связана с происхождением — он был родом из английской католической семьи, члены которой отказывались посещать богослужения главенствующей англиканской церкви. Его отправили в школу во Франции, и в 24 года, в 1737 году, Нидхем был посвящен в сан священника. Именно во время руководства католической школой в 1740–1743 годах он познакомился с естественными науками и к 1743 году опубликовал свою первую научную работу.
Хотя этот труд был в первую очередь посвящен вопросам геологии, Нидхем ввел в него и раздел о «некоторых микроскопических открытиях, которые я недавно сделал»{103}. Первое открытие, по механизму опыления, принесло ему славу в мире ботаники. Благодаря второму он навсегда получил прозвище L’Anguillard, и л и «Человек-червь». В 1745 году Нидхем опубликовал книгу о «Новых микроскопических открытиях», которая хорошо продавалась, и стал первым католическим священником, избранным в члены Королевского общества. В 1761 году его приняли в Общества антикваров Лондона, а в 1773 году он был назначен первым директором Королевского общества Бельгии, где способствовал введению передовых лабораторных технологий в биологическую науку.
«Акакий» Вольтера послужил первой искрой, из которой разгорелась война между ним и Нидхемом: хотя «диссертация» была направлена против Мопертюи, нападкам подвергся также и Нидхем. В своей сатире Вольтер обвинил Мопертюи в том, что тот создает червей из муки (в ходе эксперимента, описанного чуть ниже в данной главе). Кроме того, Вольтер описывает в своей книге превосходное блюдо, паштет из угрей (имеющих, как известно, червеобразную форму. — Примеч. ред.). Как всегда, он стремился несколько исказить факты, потому что не Мопертюи, а Нидхем создавал из муки червей. Но Мопертюи выступал в поддержку работы Нидхема, и этого для Вольтера было достаточно.
Спонтанное зарождение или…
Прежде чем увидеть Вольтера и Нидхема на поле битвы, необходимо все же выяснить, из-за чего разгорелась эта борьба. Механический подход к изучению физического мира — которым, например, пользовались Галилей и Ньютон — успешно объяснял самые разные явления. Поэтому неодушевленную материю считали подверженной действию естественных законов. И ученые начали задумываться, не может ли живая материя тоже подчиняться тем же законам. Особенно интересным был вопрос о зарождении — создании потомства из — чего? Можно ли возникновение эмбриона рассматривать не с религиозной или метафизической, а с научной точки зрения?
Попытки объяснить это самое удивительное биологическое явление привели к формированию двух противоборствующих научных школ. Согласно идее преформизма, доминировавшей в первой половине столетия, все эмбрионы присутствуют уже либо в яйцеклетке (овисты), либо в сперме (анималькулисты), хотя и в бесконечно малой форме. Точно так же считалось, что растения появляются из микроскопических организмов, спрятанных в семечке. Преформисты утверждали, будто все, что происходит при зарождении, — это лишь увеличение в размерах прежде невидимых частиц. Швейцарский натуралист Шарль Бонне заявил, что преформизм — «один из величайших триумфов человеческого разума над чувствами»{104},[11] и это свидетельствует о том, что данная идея была в равной степени философской и научной теорией. Поэтому неудивительно, что ее корни уходят к учению Аристотеля.
Согласно одной из разновидностей этой теории, каждый эмбрион содержит в себе огромное количество других эмбрионов, ждущих подходящего часа, чтобы появиться. Другими словами, все эмбрионы созданы Богом в процессе творения. Хотя сейчас эта идея кажется невероятной, в то время она была очень популярна. Так, Лейбниц активно поддерживал подобную теорию.
Противоположностью идее преформизма был эпигенез. Мопертюи, например, утверждал, что преформисты не отвечают на поставленный вопрос, а всего лишь отодвигают его во времени. Он спрашивал, разве для Бога есть большая разница между одним моментом времени и другим? Кроме того, Мопертюи указывал на то, что потомок одной пары получает признаки обоих родителей, а существование гибридов в свою очередь тоже противоречит идее преформизма. Он и другие сторонники эпигенеза утверждали, что каждый эмбрион появляется из другой, неорганизованной материи.
Для большей конкретики сторонники эпигенеза использовали некоторые идеи, успешно проявившие себя в физике и астрономии. Мопертюи предположил, что определенную роль здесь играет притяжение. Против этого утверждения сразу же выступил крайне религиозный зоолог Реомюр, которому не нравилась его оккультная природа (звучит знакомо?), к тому же он считал, что одного притяжения было бы недостаточно, чтобы частицы успешно соединились. В ответ Мопертюи предположил, что сами частицы обладают неким внутренним разумом — наподобие монад Лейбница.
Известный натуралист XVIII века Бюффон, чья многотомная Histoire naturelle («Естественная история») многие годы считалась эталоном, тоже высказал несколько предположений относительно эпигенеза, в том числе о moule interieur (внутренней матрице), особых «проникающих силах» и разделении материи на органическую и неразумную. Избыток органической материи, сверх той, что нужна телу для собственных целей, становится семенным материалом обоих родителей. Бюффон описал наблюдения Нидхема в своей «Естественной истории» и тем самым привлек к ним особое внимание.
