Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
После этого она ушла, заперев за собой дверь.
Передо мной на экране крутился часовой документальный фильм Би-би-си о Генриетте Лакс и клетках HeLa, назывался он «Судьба каждого тела». Уже несколько месяцев я пыталась достать его копию. Начинался фильм сентиментальной мелодией, под которую перед камерой танцевала молодая черная женщина (не Генриетта). Англичанин начал повествование таинственным, мелодраматичным голосом, будто рассказывал страшилку, которая может оказаться правдой.
«В 1951 году в Америке в городе Балтимор умерла женщина, — произнес он с эффектной паузой. — Ее звали Генриетта Лакс». По мере того как он рассказывал историю о ее клетках, музыка становилась громче и мрачнее: «Эти клетки резко изменили современную медицину… Они определяли политику стран и президентов. Они даже участвовали в „холодной войне“. Ибо ученые были убеждены, что в ее клетках скрыт секрет победы над смертью…»
Что меня потрясло, так это метры пленки с изображениями Кловера — старого городка среди плантаций в Южной Виргинии, где, судя по всему, до сих пор жили некоторые из родственников Генриетты. В последнем кадре фильма был двоюродный брат Генриетты Фред Гэррет, он стоял позади старой хижины для невольников в Кловере. За его спиной виднелось семейное кладбище, где, по словам диктора, в безымянной могиле была похоронена Генриетта.
Фред показывал пальцем на кладбище и пристально смотрел в камеру.
«Как вы считаете, живы ли по-прежнему эти клетки? — спрашивал он. — Я про те, что в могиле». Немного помолчав, он громко и раскатисто рассмеялся: «Черт его знает, думаю, что нет. Но они до сих пор живут в пробирках. Такое чудо».
Экран погас, и я поняла, что, если дети Генриетты и ее муж не захотят со мной разговаривать, нужно будет поехать в Кловер и найти ее кузенов и кузин.
В ту ночь, вернувшись в отель, я, наконец, дозвонилась по телефону до Сонни. Он сообщил, что решил не встречаться со мной, но причину не объяснит. На мою просьбу познакомить меня с родственниками в Кловере он посоветовал ехать туда и искать их самой. После чего рассмеялся и пожелал удачи.
10
По другую сторону дороги
Кловер расположен на нескольких пологих холмах в стороне от трассы 360 в Южной Виргинии, на берегах Реки смерти (река Роанок) и сразу после Охотничьего ручья (Хантинг-Крик). Я въехала в город, над которым плескалось голубое декабрьское небо; воздух был теплым, как в мае, а на приборном щитке моей машины красовалась желтая наклейка со скупой информацией, которую дал Сонни: «Они так и не нашли ее могилу. Поезжай днем — там нет освещения, ночи становятся темнее. Спроси любого, как найти Лакстаун».
Деловая часть Кловера начиналась с заколоченной досками бензоколонки, у въезда на которую краской из баллончика было написано «Покойся с миром», и заканчивалась пустошью, где когда-то была станция, на которой Генриетта села в поезд до Балтимора. Крыша старого кинотеатра на Главной улице обвалилась много лет назад, а экран валялся на земле среди сорняков. Прочие заведения выглядели так, будто хозяин ушел на обед десятки лет назад и с тех пор не потрудился вернуться: вдоль одной стены магазина одежды Эбботта до потолка выстроились коробки новых рабочих ботинок Red Wing, покрытые толстым слоем пыли; за длинным стеклянным прилавком под древним кассовым аппаратом лежали в ряд мужские парадные рубашки, накрахмаленные и уложенные в пластиковые пакеты. Холл ресторана «Роузи» был заставлен мягкими стульями, кушетками и жесткими ковриками коричневых, рыжих и желтых тонов, покрытых пылью. Табличка на окне «ОТКРЫТО 7 ДНЕЙ В НЕДЕЛЮ» висела прямо над табличкой «ЗАКРЫТО». В супермаркете «Грегори и Мартин» полупустые магазинные тележки стояли в проходах рядом с консервами десятилетней давности, а настенные часы остановились в 6.34 утра, когда Мартин закрыл магазин, чтобы в 1980-х годах стать гробовщиком.
Даже юные наркоманы и вымирающие старики Кловера не могли обеспечить достаточно работы владельцу похоронного бюро: в 1974 году население городка составляло всего 227 человек; в 1998 году их осталось 198. В тот же год Кловер потерял статус города. В нем по-прежнему имеется несколько церквей и салонов красоты, но они почти всегда закрыты. Единственным стабильно работающим заведением в деловой части города было однокомнатное кирпичное почтовое отделение, но в день моего приезда оно оказалось закрыто.
Казалось, что на Главной улице можно часами сидеть на тротуаре и не увидеть ни пешехода, ни проезжающей машины. Однако перед рестораном «Роузи», прислонившись к своему красному мопеду, стоял человек, он махал любой проезжающей мимо машине. Невысокий, круглый и краснощекий белый мужчина. На вид ему можно было дать от пятидесяти до семидесяти лет. Местные звали его Зазывалой, и большую часть своей жизни он провел здесь на углу, с бесстрастным лицом махая рукой всем проезжавшим машинам. Я спросила, не покажет ли он, в какой стороне Лакстаун (я думала поискать там фамилию Лакс на почтовых ящиках и потом стучаться в двери и спрашивать про Генриетту). Но мужчина не произнес ни слова, лишь помахал мне и медленно указал куда-то позади себя, за железнодорожные пути.
Лакстаун был резко отделен от остальной части Кловера. С одной стороны двухполосной улицы, которая вела из деловой части города, лежали четко очерченные пологие холмы, акры и акры открытой всем ветрам частной земли, где паслись лошади, был небольшой пруд, аккуратный дом чуть в стороне от дороги, мини-вэн и белый штакетный забор. Прямо через улицу стояла маленькая однокомнатная хижина шириной около семи футов и длиной футов двенадцать, построенная из некрашеного дерева; между досками зияли широкие зазоры, в которые пророс бурьян.
Эта хижина отмечала начало Лакстауна — на его единственной улице длиной в милю стояла дюжина домов: некоторые выкрашены в яркий желтый или зеленый цвет, другие некрашеные, какие-то наполовину обрушились, а другие были почти полностью сгоревшие. Ветхие строения времен рабства соседствовали с трейлерами и домами из шлакоблоков, на некоторых висели спутниковые тарелки, рядом стояли качели под навесом, другие проржавели и наполовину вросли в землю. Вновь и вновь я проезжала вдоль улицы Лакстауна мимо таблички «КОНЕЦ МУНИЦИПАЛЬНОЙ ДОРОГИ», после которой начиналась гравийная дорога, мимо табачного поля с баскетбольной площадкой — лишь клочок красной земли и голое металлическое кольцо, прикрепленное к верхней части ствола старого дерева.
Глушитель моей потрепанной «Хонды» отвалился где-то между Питсбургом и Кловером, а это значит, что все жители Лакстауна слышали, как я нарезала круги по улице. Они выходили на веранды и выглядывали в окна, когда я проезжала мимо. Наконец, на третьем или четвертом круге из зеленой двухкомнатной деревянной постройки вышел, шаркая ногами, мужчина на вид лет семидесяти. На нем был ярко-зеленый свитер, такого же цвета шарф и черная шоферская кепка. Он в удивлении помахал мне негнущейся рукой.
— Потерялись? — крикнул он, стараясь перекричать шум двигателя.
Опустив стеклоподъемник, я ответила, что не совсем.
— Тогда куда вы пытаетесь приехать? — спросил он. — Я ведь знаю, что вы не из этих краев.
Я спросила, слыхал ли он о Генриетте.
В ответ он улыбнулся и представился — Кути, двоюродный брат Генриетты.
Настоящее его имя было Гектор Генри, а Кути его прозвали после того, как несколько десятков лет назад он переболел полиомиелитом. А почему именно так — он никогда и не знал. Кожа Кути была достаточно светлого оттенка, чтобы его можно было принять за латиноамериканца, поэтому, когда в девять лет он заболел, местный белый доктор тайком привез его в ближайшую больницу, выдав за белого, поскольку больницы не лечили чернокожих пациентов. Кути провел целый год внутри железного легкого, которое дышало вместо него, и с тех пор регулярно лежал в больницах.
Полиомиелит частично парализовал его шею и руки и повредил нерв, который с тех пор постоянно болел. В любую погоду Кути носил шарф, ибо тепло облегчало боль.
Я объяснила ему причину своего приезда, и он указал вверх и вниз на дорогу. «В Лакстауне все жители — родственники Генриетты, но она так давно умерла, что почти не осталось даже воспоминаний, — ответил он. — Умерло все связанное с Генриеттой, кроме этих клеток».
Он ткнул пальцем в мою машину и предложил: «Выключите эту шумную штуку и заходите. Угощу вас соком».
Наружная дверь его дома вела в крохотную кухню с кофеваркой, старомодным тостером и старой дровяной плитой, на которой стояли две кастрюли — одна пустая, вторая полная соуса чили. Стены кухни были окрашены в тот же темно-оливковый цвет, что и наружная часть дома, и увешаны удлинителями и мухобойками. Ему недавно провели в дом водопровод, но он по-прежнему предпочитал пользоваться уличным.
