Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»

Мы видим, таким образом, что поставив вопрос о механиз­мах целенаправленного поведения, новое направление в нейрофизиологии, все более часто обозначаемое в литерату­ре последних лет, как кибернетически ориентированная теория «биологического управления» или «биологического регулирования», заняло в отношении психологии очень своеобразную и противоречивую позицию. С одной сторо­ны, оно широко использует, как известно, методы, факти­ческие данные, терминологию и принципиальные установ­ки психологического анализа, с другой же — не оставляет места для собственно психологических категорий, как фак­торов, которые регулируют исследуемые процессы. Эта тен­денция была резко подчеркнута, например, Uttley в речи на тему о «Механизации процессов мышления» на заклю­чительном заседании «междисциплинарной» конференции по самоорганизующимся системам, происходившей в 1959 г. в Миннесотском Университете и Массачусетском техноло­гическом институте (США). Указав, что за последние 10 лет мы были свидетелями многочисленных попыток имитации и объяснения мышления на языке физических наук и что при этом выявляется ряд приемлемых для всех общих идей, Uttley далее добавляет: «Задача состоит в том, чтобы понять разнообразные функции мозга и тем самым понять самих себя. Вместо слова «разум» мы предпочита­ем сегодня употреблять слово «мышление». Оно охватыва­ет большое количество различных видов деятельности, пока еще мало изученных, но мы уже можем отважиться при­ступить к решению проблемы мышления... И слово «созна­ние» может, подобно «эфиру», исчезнуть из нашего науч­ного языка, но не вследствие отказа от очевидных фактов, а вследствие их более глубокого понимания» [241, стр. 434] (курсив наш — Ф. Б.).

На очень сходной позиции стоят и многие другие из ведущих теоретиков нейрокибернетики. По мнению, напри­мер, А. Н. Колмогорова, обосновывающего чисто «функцио­нальное» определение мышления, свободное от каких-либо ограничений в отношении природы физико-химических процессов, лежащих в основе мыслительного акта, «доста­точно полная модель мыслящего существа по справедливо­сти должна называться мыслящим существом» [41, стр. 4]. А. Н. Колмогоров не уточняет, входит ли в понятие «достаточно полная модель» качество сознания, но весь предшествующий ход его мысли не оставляет сомнений, что наличие этого качества отнюдь не является, по его мнению, обязательным для того, чтобы модель была «пол­ной».

Еще более четко ставят вопрос McCarthy и Shannon [106]. Указывая, что проблема определения «мышления» вызвала острую дискуссию, они напоминают известный критерий Turing (по которому машина считается способ­ной мыслить, если она может отвечать на вопросы так хо­рошо, что задающий вопрос долгое время не будет подозре­вать, что перед ним машина). По мнению авторов, это определение имеет то преимущество, что является чисто «опе­рациональным» (бихэвиористским) и «не предполага­ет никаких метафизических понятий „со­знания”, „Ego” и т. п.» [106, стр. 8] (разрядка наша. — Ф. Б.). Несколько далее авторы, правда, указывают, что, даже если машина будет удовлетворять этому очень силь­ному критерию, ее деятельность не будет соответствовать нашему обычному, интуитивному представлению о мыш­лении. Более фундаментальное определение должно, по их мнению, поэтому, содержать нечто «относящееся к тому, каким образом приходит машина к своим ответам, нечто соответствующее различию между лицом, решившим задачу путем размышления, и лицом, которое заранее за­учило ответ наизусть» [106, стр. 9]. Однако из их приведенного выше скептического замечания в адрес «созна­ния» можно с достаточной уверенностью сделать вывод, что эта «метафизическая», по их мнению, категория ме­нее всего может в данном случае помочь выработке более точного определения.

Подобные примеры, показывающие, что категория «со­знания» как рабочее понятие чужда современной нейроки­бернетике, логически не связуема с абстракциями, которые это направление ввело в употребление, и, следовательно, не находит законного места в рамках общей картины работы мозга, создаваемой нейрокибернетикой, можно было бы легко продолжить.

В итоге мы оказываемся перед лицом очень своеобразного и крутого поворота в развитии идей. На протяжении деся­тилетий шел спор о реальности неосознаваемых форм пси­хической активности и находилось немало психологов, фи­зиологов и клиницистов, которые следуя за Brentano, Ribot, Munsterberg и некоторыми другими крупными иссле­дователями рубежа XIX и XX веков, были склонны занять в этом споре строго негативную позицию. Сейчас же мы яв­ляемся свидетелями разработки концепций мозговой дея­тельности, через которые красной нитью проходит пред­ставление о реальности и доминировании в поведении: механизмов, способных обеспечить адаптивное поведение и при отсутствии осознания нервных процессов, лежащих в основе последнего. Таким образом, если раньше права на вход в науку добивалось «бессознательное», то сейчас, как это ни парадоксально, в аналогичном нелегком положении оказывается категория сознания, поскольку именно в отно­шении ее возникают сомнения: отражает ли она реальный, регулирующий фактор нервной активности или всего лишь функционально бесплодную тень, эпифеномен мозговой де­ятельности, которую при серьезном анализе механизмов последней можно вообще в расчет не принимать. Такое по­ложение вещей заставляет обратить внимание на следу­ющее.

Современная нейрокибернетика налагает своеобразное «вето» на использование категории «сознания». Разрабатываемая ею теория мозговых механизмов не апеллирует к этому понятию. Создается поэтому впечатление, что мно­гое из установленного нейрокибернетикой в отношении принципов организации и закономерностей мозговой актив­ности относится скорее к теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, чем к теории сознания. А. Н. Колмогоровым это обстоятельство было с обычной для него глубиной выразительно подчеркнуто [41]. Отме­тив, что в области моделирования высшей нервной деятель­ности человека нейрокибернетика освоила только механиз­мы условных рефлексов в их простейшей форме и механиз­мы формального логического мышления, он обращает вни­мание на то, что в развитом сознании человека аппарат формального мышления отнюдь не играет ведущей роли. Это скорее, как он выражается, «вспомогательное вычисли­тельное устройство», которое активируется по мере надоб­ности. Сходным образом условные рефлексы в их элемен­тарной форме (т. е. без того глубокого преобразования рефлекторной деятельности, которое обусловливается под­ключением к этой деятельности активности второй сиг­нальной системы) также мало дают для понимания выс­ших форм психической активности. Отсюда, заключает А. Н. Колмогоров, следует, что «кибернетический анализ работы развитого человеческого сознания в его взаимодействии с подсо­знательной сферой еще не начат» (раз­рядка наша. — Ф.Б.) [41, стр. 7].

Основываясь на таком общем представлении и говоря далее о принципиальной осуществимости моделирующих машин особого типа (вычислительных машин так называ­емого параллельного действия, которые избегают замедле­ния темпов работы в n∙lg n раз при количестве элементов их памяти порядка с∙n∙lg n ), А. Н. Колмогоров считает возможным непосредственно аналогизировать между работой подобных машин и неосознаваемой умственной дея­тельностью человека, лежащей в основе процессов худо­жественного и научного творчества.

Преимущества, несколько неожиданно создавшиеся та­ким образом для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, должны быть последней, конечно, в полной мере использованы. В противоположность этому развитие кибернетических концепций поставило перед тео­рией сознания серьезные и не легко разрешимые задачи.

Поскольку представление о сознании как о факторе, активно влияющем на приспособительное поведение, непо­средственно и специфически участвующем в организации и регулировании целенаправленного акта, нейрокибернетическими трактовками исключается, мы оказались перед лицом ситуации, допускающей две возможности дальней­шего развития мысли. Либо мы соглашаемся с этими трактовками и тогда сознание действительно должно рассматри­ваться теорией функциональной организации мозга лишь как эпифеноменалистическая категория. Либо же, полно­стью признавая неоценимый вклад, которым теория работы мозга обязана современному нейрокибернетическому на­правлению, мы должны тем не менее обратить внимание на то, что создавая общую картину организации мозговой деятельности, некоторые даже из выдающихся представи­телей современного нейрокибернетического направления недостаточно, по-видимому, ясно представляют себе при­чины дифференцированности многими десятилетиями со­здавшихся психологических категорий, недостаточно учи­тывают подлинный смысл этих категорий и потому пара­доксально упускают из вида определенные, в высшей сте­пени важные и специфические (специфические да­же в собственно кибернетическом смысле) стороны мозговой деятельности[5].