Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»

Все это, конечно, подчеркивает важность, которую на настоящем этапе представляет адекватное истолкование проблемы «бессознательного» — вопроса, ставшего сегодня, более чем когда-либо, «междисциплинарным» и продолжа­ющего вызывать в 60-х годах XX века, как это ни удиви­тельно, научные и философские споры, не менее страстные, чем те, которые он возбуждал 100 лет назад. Касаясь этой темы, следует, однако, отчетливо понимать, что перед дальнейшей научной разработкой адекватного подхода к проблеме «бессознательного» на современном этапе возни­кают совершенно особые, специфические для этого этапа задачи.

За десятилетие, истекшее со времени специального Совещания по вопросам идеологической борьбы с фрейдиз­мом, состоявшегося при президиуме Академии медицин­ских наук СССР в 1958 г., в советской литературе появи­лось, как мы уже подчеркнули, немало обстоятельно на­писанных работ, которые содержат острую критику идеа­листических концепций «бессознательного», широко рас­пространенных в зарубежной науке, показывают ошибоч­ность этих концепций и вред их практического применения. Солидная литература аналогичного направления, включа­ющая некоторые талантливо написанные работы, сформи­ровалась за последние годы и в зарубежных странах. Та­кое положение вещей делает очевидной необходимость перейти при обсуждении проблемы «бессознательного» к следующей фазе спора, т. е. к фазе, на которой акценты в наших высказываниях должны быть смещены от утверж­дений негативного характера, от доказательств неадекват­ности отвергаемых представлений в сторону позитивных построений, в сторону разъяснения того, что же дается взамен отклоняемых нами доктрин. Было бы несправедливым утверждать, что такие конструктивные элементы в уже существующей у нас критике идеалистиче­ских толкований идеи «бессознательного» совсем отсутст­вуют, но их удельный вес (особенно когда речь заходит о связи «бессознательного» с регулированием сложных форм приспособительного поведения и процессов вегетативного порядка, о взаимоотношении сознания и «бессознательно­го» и т. п.) пока, безусловно, недостаточен. Однако без раз­вернутого изложения подобных положительных представ­лений добиться не формальной победы в споре, а подлинно­го убеждения оппонентов в правильности нашего подхода вряд ли вообще возможно[3].

Таков первый специфический для настоящего этапа мо­мент, который следует иметь в виду для того, чтобы обсуж­дение проблемы «бессознательного» развивалось правильно и имело практически целесообразный характер. Второй же момент заключается в следующем.

Анализ любой проблемы и тем более анализ, стремящийся к утверждению позитивных формулировок, немыслим без опоры на совокупность данных, от которых он отталкива­ется, которые являются логически его отправной базой. Это общее положение относится, очевидно, к проблеме «бес­сознательного», как и к любой другой. Но в данном случае оно сразу же поднимает очень сложные теоретические вопросы.

На предыдущих этапах критики идеалистических кон­цепций «бессознательного» подобной отправной базой яв­лялась, помимо общих методологических принципов и ос­нов марксистско-ленинской теории отражения, также вся совокупность представлений о законах работы мозга, кото­рыми располагали классические психология и нейро­физиология. Достаточны ли, однако, эти представления, сыгравшие важнейшую роль при обосновании негативной критики в предыдущие годы, как основа для позитивных построений сегодня? Если мы вспомним, насколько стреми­тельным было углубление знаний о принципах организа­ции мозговой деятельности, об особенностях функциональ­ной структуры нервных процессов, происшедшее за послед­ние полтора-два десятилетия, то отрицательный ответ на поставленный выше вопрос не должен прозвучать неожи­данно.

Действительно, вряд ли многие будут теперь возражать, что 50-е годы вошли в историю формирования учения о мозге как период решительной ломки целого ряда старых воззрений и обоснования новых методических подходов и трактовок, которые глубоко преобразили наше понимание законов работы центральной нервной системы и особенно законов, определяющих наиболее сложные формы целена­правленной нервной деятельности. Начавшееся с конца 40-х годов и имевшее большое значение для многих обла­стей нейрофизиологии уточнение представлений о функци­ях ретикулярной формации мозгового ствола и зрительных бугров оказалось по существу только своеобразным «про­логом». Подлинный пересмотр теории строения и динамики мозговых функций произошел несколько позже, буду­чи стимулирован в значительной степени проникнове­нием в нейрофизиологию новых идей и новой аналитиче­ской техники, тесно связанных с возникновением кибер­нетики.

В настоящее время после долгих споров о значении, которое идеи кибернетики имеют и будут иметь для учения о мозге, достаточно ясным стало следующее. Возникнове­ние кибернетики оказалось, безусловно, не только оформле­нием новой области знания, посвященной специальным во­просам теории управления механизмами и теории комму­никации. Оно не исчерпывается и утверждением особого математизированного стиля анализа, особых методических приемов рассмотрения технических, физиологических, пси­хологических и социально-экономических проблем. В ин­тересующем нас аспекте важен прежде всего тот факт, что создание кибернетики повлекло за собой исключительно глубокий и чреватый многими последствиями пересмотр представлений об основных принципах функциональной организации любых форм целенаправленной деятельности безотносительно к тому идет ли речь о наиболее элементар­ных или наиболее сложных из этих форм, об активности, имеющей физиологическое или психологическое выраже­ние. Совершенно очевидно, что если, обсуждая проблему неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, мы не учтем последствий этого глубокого пересмотра, то рис­куем остаться в рамках устаревающих трактовок и должны быть готовы ко всем осложнениям, вытекающим из такой необоснованно консервативной позиции.

Сейчас мы не будем, однако, задерживаться на деталях всей этой эволюции научной мысли, — нам еще предстоит рассмотреть этот вопрос в дальнейшем. Только одно обсто­ятельство, имеющее для постановки проблемы «бессозна­тельного» принципиальное значение, должно быть отмече­но уже здесь. Мы говорим о весьма интересной для тех, кто имеет склонность анализировать логику развития научных представлений, имеющей оттенок парадоксальности и очень характерной для нейрокибернетического подхода тенденции к исключению представления о «сознании» из числа рабочих понятий, которыми учение о мозге, создава­емое современной нейрокибернетикой, имеет право поль­зоваться. Очевидно, что для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности эта несколько неожиданно проявившаяся тенденция также представляет, независимо от ее правильности или неправильности, непосредственный пнтерес. Для того чтобы понять ее логические корни и су­щество, надо вспомнить некоторые детали развития нейро­физиологических представлений, становящиеся постепенно уже достоянием истории.

Как известно, в Советском Союзе еще в конце 20-х и в на­чале 30-х годов проводились исследования моторики и ло­кализации нервных функций человека, которыми руково­дил недавно скончавшийся известный советский физио­лог Н. А. Бернштейн. В настоящее время стало очевидным, что принципы, которые были положены в основу этих ис­следований [17], во многом предвосхитили общие представ­ления, введенные в науку о мозге в более разработанной форме, несколько позже Wiener, von Neumann, Shannon McCulloch, Pribram, Ashby, а в нашей стране П. К. Анохи­ным, Д. Н. Узнадзе, И. С. Бериташвили, А. Н. Колмогоро­вым, И, М. Гельфандом и их многочисленными талантли­выми последователями. Благодаря этому мощному течению мысли, преобразившему постепенно лицо не одной научной дисциплины, мы узнали, насколько упрощенным было ста­рое представление о существовании однозначной зависимо­сти между эффекторной реакцией и вызывающими эту ре­акцию нервными импульсами. Мы знаем теперь, что любое целенаправленное движение не вызывается какой-то зара­нее предусмотримой совокупностью возбуждений, а фор­мируется в процессе своего непрерывного «корригирова­ния» на основании информации, приносимой в централь­ную нервную систему в порядке обратной связи по афферентам. Приняв такое представление, мы были, однако, ло­гически вынуждены сделать следующий шаг: допустить, что в мозгу существует и проявляет себя как физиологиче­ский фактор какая-то нейродинамически закодированная «модель» конечного результата реакции, предвосхищаю­щая развертывание этой реакции во времени. Именно та­кое понимание вызвало появление в современной нейро­физиологии ряда своеобразных и одновременно глубоко родственных друг другу представлений, таких, как «опере­жающее возбуждение» и «акцептор действия» П. К. Ано­хина, «образ» И. С. Беритова, «Soll-Wert», Mittelschtedt и других германских авторов, «модель будущего» американ­ских и английских исследователей (МасКау, George, Wal­ter и др.).