Яков Цивьян - Мастерская хирурга
В разделе хирургии, которым занимаюсь я, есть еще одна особенность, в значительной мере отличающая его от других хирургических специальностей.
Люди страдают разными болезнями. Есть болезни, которые следует лечить лекарствами, различными диетами, курортами и тому подобным. Такие болезни не требуют оперативного лечения. Оно не показано при них.
Есть болезни, которые в противоположность первым следует лечить только оперативными способами. Если при таких болезнях не будет произведена спасительная операция, причем своевременно и полноценно, человек погибнет. В этих случаях не обсуждается вопрос о том, стоит или не стоит делать операцию? Нужна операция или не нужна? Отказ от операции равносилен гибели человека. Имеются абсолютные жизненные показания к операции. Четкость этих показаний столь ясна, что вооружает врача правом настаивать на операции. Более того. Наличие абсолютных показаний облегчает моральное состояние врача.
Если в процессе такой операции возникнет осложнение и пациент погибнет, врач несет меньшие моральные издержки, так как он сделал все для того, чтобы спасти больного, чтобы отстоять его здоровье и жизнь. Ни у врача, ни у пациента другого выхода не было.
А вот многие из моих пациентов не подходят ни под одну из вышеприведенных рубрик!
Многие болезни позвоночника непосредственно не угрожают жизни. Человек может жить с ними годы и даже десятилетия. Вопрос — как жить?!
Однако если сегодня, завтра, в ближайшие дни, месяцы и годы не подвергать такого пациента оперативному лечению, то он не погибнет от своего заболевания. Но всему есть предел. Наступит время, когда адаптационные возможности человека окажутся исчерпанными, а время упущенным из-за боязни риска, связанного с лечением. С другой стороны, если пациент, который без операции мог бы жить какое-то количество лет, погибнет в процессе операции, как почувствует себя хирург, оперировавший больного?! Ведь жизненных, абсолютных показаний к оперативному вмешательству не было!
По собственному опыту знаю, во что это обходится врачу. Хорошо знаю эти бессонные ночи, часы раздумий, размышлений и самоистязания, апатии и безразличия, стремление уединиться и никого не видеть, укоры собственной совести, состояние, приводящее на грань неверия в свою любимую специальность и отказа от нее!
Слишком дорого платит хирург за трагедию в судьбе своих пациентов.
…Хирургу мало владеть техникой оперативных вмешательств. Есть такие операции, к которым всякий раз хирург должен морально подготовиться, всякий раз в нем должна созреть эта готовность, всякий раз эту готовность он должен выносить в себе. Трудно выразить словами те чувства, которые владеют хирургом в это время. Порой сознательно, а порой и подсознательно откладываешь и оттягиваешь операцию. И поводов-то формальных для этого нет! И пациент готов и давно ждет. И родственники пациента обеспокоены. И твои помощники поглядывают на тебя с вопросом и недоумением. А ты тянешь, откладываешь!
Убежден, что в этих случаях не следует торопить хирурга. Внутренне он еще не созрел для предстоящей операции. Не важно, что ранее он сделал не одну такую операцию. Пусть он сделал их много, даже очень много! А вот сейчас, в данный момент, не готов к ней. Может быть, читатель обвинит меня в высокопарности, но я могу сравнить это состояние хирурга с вдохновением, которое необходимо музыканту, художнику, актеру. Наверное, справедливо, что хирургия — и наука, и искусство!
Конечно, так бывает далеко не всегда. Ни о каком вдохновении, ни о какой специальной моральной подготовке не может быть и речи, когда хирург сталкивается с больным, погибающим от кровотечения, или больным с прободной язвой желудка, или с повреждением печени, или нарушенной внематочной беременностью и множеством других подобных острых заболеваний, требующих незамедлительного вмешательства. Тогда не место эмоциям! Тогда следует действовать, и действовать немедленно! Хотя и в этих случаях хирургу нужна прежде всего трезвая и умная голова, а затем уже умелые руки.
…Слово «операция» является повседневным, будничным у хирурга. Оно обозначает действенное завершение усилий многих людей в течение многих дней, а порой недель и месяцев. Эти усилия затрачиваются на решение целого ряда вопросов. Из них наиболее важные и ответственные следующие:
— Нужна ли операция? Необходима ли она?
— Необходима ли она сейчас, сегодня или какое-то время можно ждать?
— Если ждать, то сколько?
— Какой она должна быть применительно к данному пациенту? Каков объем операции? Какова степень хирургического риска и оправдан ли он?
— Каков прогноз или, точнее, каковы шансы на выздоровление или хотя бы улучшение?
«Операция» — слово, которое произносится многократно мною и моими помощниками на протяжении всего лишь одного дня. Казалось бы, обычное, привычное нам слово. Емкое. Слово с большим содержанием и смыслом, нацеливающее на действие!
Ну, а что оно, это слово, для моих пациентов?
Не столь редко приходилось видеть, как волнуются осматриваемые мною люди в ожидании того, чтобы узнать, показана ли им операция? Я вспоминаю, как бледнели лица волевых, крепких людей, когда они узнавали, что операция им нужна. Это вполне закономерно. Ведь операция вырывает человека из привычного жизненного круга. Как бы ни был уверен пациент в ее безопасности, он понимает, что какая-то доля риска не исключается.
Еще больше, чем для самого пациента, это слово значит для его близких. Если врач в интересах пациента порой что-то не договаривает ему, что-то скрывает, то с близкими пациента, его родственниками он абсолютно откровенен. Ни морально, ни юридически он не имеет права скрывать от родственников больного истинное положение вещей.
И вот это, казалось бы, спасительное слово и вместе с тем слово пугающее врывается в жизнь человека, который был слишком далек от него.
Это слово меняет планы людей. Отменяет казавшиеся совершенно неотложными, обязательными к исполнению дела. Беспардонно и неумолимо коверкает привычный ход жизни.
Ну, а что значит это слово для хирурга?
За свою хирургическую жизнь я сделал много разных операций. Простых и сложных. Обычных и необычных. Порой редких, а порой первых вообще, так как до меня они не были известны в ортопедической хирургии. Казалось бы, повседневная для меня деятельность, обычная работа. Работа, неразрывно связанная с моей профессией, которая столь же привычна мне, как инженеру — чтение чертежей, пианисту — игра на рояле, шоферу — вождение автомобиля… Настолько прочно вошла она в мою жизнь, что стала насущной потребностью. Если почему-либо операционный день в клинике не состоялся, что случается крайне редко, я чувствую себя плохо, неуютно. Мне кажется, что день прошел зря, без пользы для моих пациентов.
И вместе с тем операция для меня всегда сопряжена с нечеловеческим напряжением. Напряжением физическим и нервным. Неимоверным нервным и интеллектуальным подъемом. Концентрацией мысли, силы воли, выдержки, знаний, умения, а потом уже действия. Я уже говорил, что хирургия сродни науке и искусству. Но хирургия это и тяжкий труд. Ленинградский хирург академик Федор Григорьевич Углов пишет, что только за одну операцию хирург теряет столько же энергии, сколько тратит ее за целую смену металлург, работающий в горячем цехе у мартена. Это только физической энергии! А сколько тратится энергии нервной, которая не восполняется?!
Однако, несмотря на все вышесказанное, операция порождает во мне радостное чувство, потому что в процессе операции я помогаю своими руками больному человеку.
Но это далеко не все.
Каждая операция — неимоверное беспокойство. Беспокойство за больного человека, за правильность установленного диагноза, что подтвердит или опровергнет операция. Беспокойство за правильность установленных к операции показаний. За техническое выполнение операции. За исход операции… И еще бесконечное множество поводов и причин для беспокойства…
* * *Пожалуй, я слишком увлекся и отдался своим мыслям! Так, пожалуй, Г. закончит свой рассказ о предстоящей операции без моего участия! Нет, оказывается, суть сказанного им я уловил и понимаю, о чем он продолжает говорить. А говорит он о так называемом переднем спондилодезе. Я считаю, что эта операция предложена, разработана и внедрена в клиническую практику мною. Правда, некоторые мои оппоненты утверждают, что такая операция была предложена нашим большим отечественным ортопедом Василием Дмитриевичем Чаклиным. Действительно, в последние годы своей жизни Василий Дмитриевич утверждал, что в начале сороковых годов, точнее в тысяча девятьсот сорок третьем году, при сколиотической болезни им была осуществлена операция на передних отделах пояспично-крестцового отдела позвоночника в целях укрепления базиса искривляющегося позвоночника. Этой операцией, охватывающей два — три позвонка, В.Д.Чаклин пытался укрепить, как говорил, основание искривленного сколиотического позвоночника, что не имеет ничего общего с теми задачами, которые я пытаюсь разрешить при помощи предложенного мною переднего спондилодеза.
