Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»
Этот вопрос, очень сложный по самому своему существу, стал еще сложнее когда была выявлена упомянутая в предыдущем параграфе тесная связь «установки» с представлением о «рефлекторном кольце». Действительно, концепция «рефлекторного кольца», как и упоминавшиеся ранее нейрокибернетические построения более широкого плана, к фактору «сознания» не апеллируют. По схеме «кольца» развертываются как наиболее сложные формы
осознаваемой деятельности, так и полностью ускользающие от сознания двигательные и иные автоматизмы. А поскольку, как мы говорили выше, рефлекторная регуляция немыслима без активного участия «установок», то становится очевидным, что и последние не связаны обязательно и непосредственно с параметром сознания.
Это обстоятельство лишний раз подчеркивает, что нет, конечно, никаких оснований ограничивать функцию «установок» регулированием только осознаваемых психических явлений. Такое ограничение было бы столь же ошибочным, как и привязывание установок только к области неосознаваемого. Но отсюда же следует, что существо отношений между параметром сознания и поведением раскрывается теорией установки не в большей степени, чем теорией нейронных сетей. Сторонники обеих концепций явно предпочитают эту запутанейшую проблему по возможности не задевать.
Для теории неосознаваемых форм высшей нервной деятельности такая уклончивая позиция является, однако, принципиально неприемлемой: без определения специфической роли сознания становится трудно определимой и вся специфика «бессознательного» и даже, более того, снимается как самостоятельная проблема весь вопрос о соотношениях между осознаваемыми и неосознаваемыми, переживаемыми и непереживаемыми формами мозговой деятельности.
В §73 мы охарактеризовали позицию, которую в этом вопросе занимает George. Исключая из рассмотрения категорию сознания, как «псевдонаучную», он без особых раздумий ликвидирует все те дифференциации, которые настойчиво возводились психологией на протяжении десятилетий между качественными особенностями осознаваемых и неосознаваемых форм психики. Обе эти категории явлений объединяются как «активность мышления», которая независимо от того, совершается ли она в условиях бодрствования или во время сна, регулируется, по мнению George, одними и теми же фундаментальными закономерностями. О какой-либо специфической функции сознания при такой нивеллирующей трактовке говорить, конечно, не приходится.
В чем же заключается неправильность этого характерного для современной нейрокибернетики общего подхода? Эта неправильность выступит отчетливо, если мы вспомним своеобразное положение, создавшееся в современной психологической теории сознания.
Тенденция нейрокибернетики к исключению представления о сознании из круга используемых ею «операциональных» рабочих категорий основана, естественно, на определенном истолковании этого понятия. Это истолкование обычно не формулируется наиболее убежденными сторонниками изгнания идеи сознания (например, Uttley). Оно скорее молчаливо ими подразумевается. Но его легко понять и надо согласиться, что, если оно принимается как исходное, то, действительно, трудно что-либо возразить против скептических выводов, к которым приходят его адепты. Дело заключается, однако, в том, что эта некритически усвоенная нейрокибернетикой концепция сознания, являясь традиционной для определенных направлений западноевропейской психологии, остается вместе с тем глубоко ошибочной.
Эта концепция, логично приводящая к эпифеномена- листической трактовке сознания, хорошо охарактеризована А. Н. Леонтьевым: «Выдавая сознание классового человека за вечное и общечеловеческое, буржуазная психология изображает его как нечто абсолютное — бескачественное и "неопределимое". Это особое психическое пространство ("сцена" по Jaspers). Оно является, следовательно, только "условием психологии, но не ее предметом" (Natorp). "Сознание, —писал Wundt, — заключается лишь в том, что мы вообще находим в себе какие бы то ни было психические состояния". Сознание психологически представляет собой с этой точки зрения как бы внутреннее "свечение", которое бывает ярким или помраченным или даже угасает совсем, как, например, в глубоком обмороке» [52, стр. 283—284]
Очевидно, насколько такая трактовка сознания отлична от упоминавшегося выше понимания сознания как «осознания субъектом объективной реальности» (С. Л. Рубинштейн), как «знания о чем-то», что «как объект противостоит познающему субъекту», как качество психики, возникающего у человека лишь постольку, поскольку он выделяет себя из внешней среды, становится способным воспринимать свои переживания как данность, не тождественную окружающему его миру материальных предметов. А. Н. Леонтьев в точных выражениях определяет основную черту этого неэпифеноменалистического понимания. Она заключается в том, что «действительность открывается человеку в объективной устойчивости ее свойств, в ее отделенности, независимости от субъективного отношения к ней человека, от наличных его потребностей или, как говорят, "презентируется" ему. В факте такой "презентированности" собственно и состоит факт сознания, факт превращения несознательного психического отражения в сознательное» [52, стр. 285].
Таковы две противостоящие друг другу концепции сознания. И если из первой действительно следует, что сознание это гораздо скорее «условие» всякого психологического исследования, чем его «предмет», что ни на какое регулирование психических явлений сознание не вправе претендовать, поскольку ничего нового в динамику этих явлений осознание последних не приносит, то вторая вынуждает к выводам прямо противоположного характера.
Основное обстоятельство, всю серьезность которого явно недоучитывают Uttley, George и другие авторы, предлагающие исключить представление о сознании из числа категорий, необходимых для построения адекватной теории работы мозга, заключается в том, что осознание объективной действительности, как таковой (ее «презентированность» в смысле, придаваемом этому термину А. Н. Леонтьевым), глубоко влияет на все последующее развертывание мыслительной активности и поведения. Психологический анализ позволяет без особого труда определить и условия, которые способствуют такому «презентированию» действительности на основе ее осознания: эти условия в первую очередь связаны с возникновением каких-либо неожиданных препятствий в гладком развертывании целенаправленного действия, с трудностью выполнения последнего («закон Клапареда»). Осознание, т.е. процесс, основанный на «презентировании», выступает поэтому как своеобразное средство экстремальной регуляции мозговой деятельности, т.е. регуляции в чрезвычайных условиях, при которых другие, менее эффективные средства управления мыслительными операциями и поведением оказываются недостаточными.
При такой интерпретации, естественно, возникает вопрос: что же именно придает осознанию и неразрывно связанному с ним «презентированию» действительности эту способность оказывать мощные регулирующие воздействия на мозговую активность? Отвечая на этот вопрос, мы вновь касаемся, быть может несколько неожиданно, представлений, характерных для нейрокибернетического направления.
Когда А. Н. Леонтьев впервые применил представление о «презентированности» действительности, как о характеристике осознания, по-видимому, только традиции словоупотребления помешали ему подчеркнуть близкое отношение этого представления к идее «моделирования», широко вошедшей в обиход психологии и неврологии в несколько более позднем периоде[58]. Вряд ли требует особых разъяснений, в каком смысле при отражении, сопровождаемом «презентированностью» действительности субъекту, мы сталкиваемся со своеобразным «удвоением» картины мира (А. Н. Леонтьев). При таком отражении содержанием последнего становится не только объективная действительность как таковая, но и переживание отношения к этой действительности, противостоящее как более или менее ясно осознаваемая субъективная данность тем элементам внешнего мира, которые это переживание непосредственно вызывают.
Переживание этого отношения приводит к созданию аналога (или «Образа») объективной действительности не отождествляемого, однако, субъектом с последней и выступающего для сознания как своеобразная «модель» мира предметов. Использование этой модели в процессе регулирования поведения позволяет получить все те неисчислимые преимущества, которые возникают, если непосредственному управлению каким-либо процессом предшествует фаза предварительной наметки этого управления на более или менее точной копии, «слепке», «модели» предстоящих реакций. Перефразируя Valensin, можно поэтому сказать, что человек стал неизмеримо богаче в своих возможностях воздействия на мир, после того, как он оказался в состоянии не только воспринимать, мыслить и чувствовать, но и сознавать, что он есть существо, которое воспринимает, чувствует и мыслит.
