Криминальные Аборты - Ломачинский Андрей Анатольевич
Был Новый Год. Разгул праздника захватил весь этаж. Веселиться начали рано, и так получилось, что не в Нелькиной комнате. Это чудное и редкое обстоятельство имело следствием два половых акта с двумя разными парнями за один Новогодний вечер. Потом прошло аж три недели, а долгожданного «периода» все нет и нет… Умудренная жизненным опытом Нелька галопом помчалась в консультацию, чтоб успеть на «вакуум». Процедура оказалась неприятной, но по сравнению с простым абортом, действительно пустяковой. Выйдя из больничных стен Нелька зло рассмеялась — до нее дошел факт, что она даже не знает, кто отец того высосанного комочка. Вообще аборты плохо действовали на Нельку — на пару месяцев, а то и дольше, она становилась злой на всех мужиков мира. Хамила им, делала мелкие гадости и всегда окончательно и безповоротно рвала отношения с «виновником». Правда после третьего аборта Нелька поумнела и сама стала покупать презервативы. Залеты прекратились, правда не надолго.
Потом был Петр. Ей уже двадцать шесть, а ему тридцать семь. Почему он пошел лимитить «под старость», почему был без семьи, осталось невыясненным. Петр стал Нелькиным исключением. От него она залетела дважды за три года. Каждый раз Петр предлагал ей выходить за него замуж, и каждый раз Нелька без сожаления ему говорила твердое «нет» и бежала за очередным номерком к гинекологу. Потом пару месяцев к себе не подпускала, ну а дальше… Дальше гормоны пробуждали от послеабортной спячки желание, которое вкупе с бесконечной Петькиной сексуальной дипломатией делали свое дело — она его прощала, но не до той степени, чтоб идти под венец. Тут ведь совсем не возрасте было дело. Несолидный он был. На работе едва держался. Пил Петр. Пил вечерами, пил в выходные. Пил много, хоть и без длительных запоев. Так пил, что мог обоссаться в ночь. Какая семья с таким? А что ходил он к ней три года, которые сама Нелька считала выброшенными — так куда же деваться, уже не столь молода, и по серьезному с ней не знакомится никто… Трудно было от Петра отказаться. Хоть и алкаш, а культурный, не бил, не ругался. Песни пел под гитару. Водил не только в ресторан, но и в какие-то музеи, а то бывало, что и на концерт или в театр. В общем с ним было поинтересней, чем с остальными. А еще Нелька знала, что он только к ней ходит. Для любой женщины факт значительный.
На ее пышные груди и пухлые бока всегда было много ночных претендентов, но все они хотели «такую экзотику» или разово, или когда их собственных подруг вокруг нет. К тому же Нелька была куда доступней многих. Как Наташка-соседка шутила, тебе только покажи ключик, как двери нараспашку. Но ни случайные партнеры, ни многочисленные подруги блядью Нельку не считали. Никогда и ничего Неля не хотела взамен, оплатой ей было хорошо проведенное время и оргазмы случай от случая. Лимитные молодые ухажеры частенько были в семяизвержении невоздержанны, да и в остальном необучены, навалятся, только заведут, как сразу и отвалятся с полной потерей интереса. Нелька пробовала поиграть в «недавалку», расчитывая на более долгие ласки, но получалось даже хуже — и не потрогают, и не лизнут, а только злятся и домогаются побыстрей вовнутрь, да и то в основном словами, а не руками.
С Петром было не так. С Петром было всегда «вкусно». Проси, что хочешь — сделает, да и сама готова сделать что угодно. Закусив угол одеяла или подушки Нельке хочется выть, да она и воет от такого неземного удовольствия, пусть и сквозь стиснутые зубе. В такие моменты даже Наташка не смущает, хоть вот она, совсем рядом сопит себе под новым кавалером за тонкой простынкой, висящей на бельевой веревке, протянутой между кроватями. Утром она выгонит своего очередного партнера-новичка, бесцеремонно отодвинет эту бутафорно-символическую преграду, и опять будет беззастенчиво разглядывать сплетенное Нелькино-Петькино якобы тайное соитие, правда уже под одеялом. Хотя соседка ночами так часто встает водички попить — на их самые откровенные фокусы голяком за три года всласть насмотрелась. Ее уже почти не стесняются, как и она их. Наталья, накинув одеяло на ноги, но оставив голыми свои тощие, распластанные груди, закуривает сигарету и, завидливо косясь на блаженную парочку, начинает привычно плакаться, что мол вам хорошо, а мне с моим мудаком хоть собственными пальцами до кайфа дотирайся.
Квартирный вопрос для всех троих застыл в самой глубокой вечной неопределенности — обещания об отдельной комнате в коммуналке и постоянной прописке уже не вызывали былого оптимизма; общажный быт и секс стали некой естественной и единственно возможной нормой жизни. Перемен не ждали. На двадцатьдевятом году жизни Нелька забеременела в шестой раз. Она стояла возле большого настенного календаря, раскрашенного зелеными Наташкиными крестиками и ее красными ноликами. В какой раз она считала клеточки, тыкая в них погрызенным стержнем с красной пастой — задержка получалась недельной. Дело дрянь, у нее уже выработалось чутье на залеты. Пятница, вечер, а настроение на выходные окончательно испорчено. Сейчас прибежит Наталка со своей малярки, притащит два пузыря водяры. Полтора на сегодня, половинка на завтрашнюю опохмелку. На этой неделе ее очередь «в лавку» бежать. За дверями заскребли, это явно не Наташка, у той или ключ, или будет лупить сапогом, если сетки в руках. Петр, наверное. Нельку взяло зло и она крикнула:
— Подожди, козлина! Щас я…
Она приоткрыла дверь. В щелку из коридора боязливо заглядывала Верка, костеллянша по кличке «Колобок». Маленькая и круглая, никогда и никем не любимая бельевщица обожала крупную Нельку, но вроде только по дружески, по девичьи, хотя с определенным легким лесбийским оттенком. Нет, ничего такого откровенного, просто обнималась да целовалась, когда той было или очень хорошо, или очень плохо. Сегодня, похоже, ей тоже было плохо, и Колобок пришла плакаться — к груди она прижимала бутылку «Пшеничной» и банку сосисочного фарша, вполне благородная закуска, а если добавить буханку хлеба, то ужин можно не готовить. С радости Верка обычно не угощала.
— Нелюнька, ты чего? Я тут к тебе. Недостача у меня за полугодие рублей на сорок. Но если что, то я пойду…
— Вер, да заходи. Я думала, что это мой козззел ломится.
Нелька замолчала и опять тупо уставилась в календарь.. Верка постояла у дверей некоторое время, видимо ожидая похвалы за водку. Потом поняла, что Нелька действительно зла, а поэтому обычных обниманий с чемиками, охочками да ахачками не предвидится. Она по хозяйски прошла к столу и стала хлопотать как у себя в комнате, скрепя открывашкой по жести и звеня стаканами. Нелька последний раз ткнула стержнем в календарь, бросила его с досадой, и наконец стала помогать Колобку, хоть дел осталось вытрясти пепельницы, да нарезать хлеб.
— А где Петр?
— Пятница сегодня, он поди уж бухой. Давай, садись, щас Натаха тоже водки принесет. Надо сегодня нам, бабам, нажраться. С горя. Ой, моя бедная писенька — залетелааа! Опять надо идти скребтись. На куски бы его порвала, алкоту — два раза на неделю его гандоны из себя по утрам вынимаю. Придет кобель — я его пошлю, уже в натуре навсегда!
Наташа легка на помине — грохот страшный и дверь ходуном. Значит Ната с магазина, да не стучи ты так, сестричка, уже открываем. И действительно, на стол ложится сетка яблок, колбаса, сыр и, конечно, водка…
— Чего хмуримся, бабы?
— Ой, Наталья, день сегодня — труба! У Колобка опять недостача, у меня опять залет. Наливай, поехали!
Часа через два компания уже была весьма во хмелю, хотя и не «на веселе» — минорная атмосфера трех пьяных девиц шла в некий диссонанс с душно-загульной атмосферой комнаты, где запах свежевыпитой водки сплетался с ароматами гастронома и вонью табачного дыма. Свет лампы без абажура (разбили каким-то транспарантом еще 7-го Ноября, по пьни после демонстрации) резкими лучами резал сизую мглу. Дым стоял слоями, и было видно, как эти слои дрожат в такт трем тоскливо, но громко, поющих глоток. Ни у одной не было заметного слуха, хотя голоса были у всех, конечно если судить не по тембру, а децибелам. Классическая «Вот стоит калина…» чередовалась с «Миллионом алых роз» и «Ты такой холодный, как айсберг в океане…», а потом опять включалось нечто народное вперемешку с а-ля народным новым пошлым фольклором, типа «Не ходите девки замуж» ну и дальше там про сиськи набок… Когда в дверь опять постучали, исполнялась «А я люблю женатого…». Наташка, как самая трезвая, ибо опоздала на первые пару стопарей, заорала «Открыто!». На пороге покачиваясь стоял Петр, в его руках застыла бутылка, завернутая в коричневую оберточную бумагу. Песня оборвалась на полуслове.
