Криминальные Аборты - Ломачинский Андрей Анатольевич

Ломачинский Андрей Анатольевич

Криминальные Аборты

Знаете, в своей куцей практике военной судебной экспертизы я с криминальными абортами сталкивался мало — воинская служба в Советском Союзе больше вынуждала с мужскими трупами дело иметь. Поэтому какого-то полноценного обзора по теме я дать не смогу, но все же несколько забавных случаев припоминаю. Сразу оговорюсь, не все случаи уникальны. А что финалы печальны — так ведь на моей работе иных просто не бывает.

— Первый обычный криминальный аборт

Труп этой молодой женщины поступил из маленького северного военного городка под Кандалакшами. Даже глаза не закрыли. Господи, лежит голое тело на столе, взор голубой в потолок. Весь персонал, включая виды видавших старых и многоопытных циников-прозекторов, проходя мимо, изрекает одно и тоже слово — «Красивая!» От живой, кроме отсутствия дыхания, отличается лишь цветом белого мрамора. Этакая статуя творения Микеланджело. Ну хватит лирики, где мой секционный нож. Через пять минут причина смерти ясна, как солнечный день — острая кровопотеря, правда из весьма пикантного места.

На поверхности эндометрия, то есть внутренней выстилки матки, здоровое вышкребленное пятно — явно беременность под пять месяцев, да и сама матка размерами и толщиной стенки этому сроку соответствует. Точнее весь эндометрий отскребли, просто плацентарное место выделяется. В теле сосудики «схлопнувшиеся», крови осталось мало, видать за ночь вытекла в объёмах, несовместимых с жизнью. Эх, жалко, какую тетку загубили!

По образованию педагог, всего первый год, как после института. Муж молодой офицер, семейная жизнь толком еще не началась. Елизавета Петровна, Лиза, Лизонька, Лизка — кому как. Ему — Лизонька. Законному мужу, соавтору беременности. А вот соображения, по каким Лизонька от ребенка решила отказаться, для красавиц лейтенантских жен, увы, не редкость.

Лиза была коренной ленинградкой. Родилась и взросла в самом центре Северной Пальмиры, среди дворцов и коммунальных квартир, среди чистых площадей и грязных колодцев внутренних дворов, черных ажурных решеток и белых ночей, под холодными дождями и контрастом теплого метро.. Город был частью ее, а она частью города. Лизка бескорыстно обожала Питер, Питер же воздавал ей за это вниманием и почестями — длинными, прилипчивыми взглядами парней и завистливо-колючими глазами девушек. Она была красива. Слишком красива. Настолько красива, что не в школе, не в институте никто не рисковал с ней сблизиться. Может в Универе, Меде или Техноложке все было бы иначе — там парней много. Но не в Педе. В Педе мужичков мало, все они на виду и свою самооценку берегут. Кто захочет связываться с фотомоделью с риском потерпеть сокрушительное фиаско? Мужики красивых боятся. По жизни они любят средних, а с красивыми они спят в мечтах. Со средними они кавалеры и властелины, а с красивыми они сторожа. И что можно противопоставить ее внешности в свои двадцать с хвостиком? Она уже центр внимания, а ты еще никто. Не получается паритетного начала. А институтская любовь — это чувство равных. Поэтому частенько очень красивые девушки при всеобщем почитании оказываются довольно одиноки.

На выпускной вечер новоиспеченных офицеров ЗРКУ — зенитчиков-ракетчиков — она попала практически случайно. Сама три дня назад выпустилась. Будучи прописанной у папы с мамой, осталась в Ленинграде, правда конкретной школы, как места будущей работы по распределению, еще не имела — городской Наробраз с приложением ее учительского таланта еще не определился. И тут она встретила Максима. Могучее сложение, мужественное лицо. Новая офицерская форма так ладно подчеркивает мужскую фигуру, а всякие яркие блестяшки-эполеты даже как-то возбуждают. Дерзкий, но культурный и умный, без каких-либо намеков на собственную неуверенность, он так не походил на парней из ее педагогического окружения. Годы жизни в чисто мужских коллективах военных училищ и академий накладывают свой отпечаток — большинство курсантов не имеют повседневного опыта общения с противоположным полом, а когда с ним сталкиваются, то подсознательно включают свои привычные стереотипы, напрочь сбивающие дистанцию. Будь то гусар утонченной души или сапог-солдафон, всегда где-то внутри сидит Поручик Ржевский, в той или иной степени, конечно. А ведь именно Поручика так часто ждут всеми желаемые, но всеми избегаемые, красавицы. Именно Поручик и завоевал ленинградское сердце Лизоньки.

Она бросила все и практически мгновенно, за месяц, выскочила замуж. Выписалась от родителей и уехала в Кандалакшу. Нет, Максим не был плох. Поручик, раздающий патроны, умело чередовался с корнетом, плещущим вина на званых балах. Если бы его часть стояла под Петергофом, то ее жизнь, наверное, была бы счастливой. Однако специфика ракетчиков такая — глухие уголки, грязь по колено и скучно-сварливый коллектив офицерских жен, где все про всех все знают. Это даже не провинция, это ссылка, это каторга, а Лиза отнюдь не разделяла взглядов декабристок. Она вдруг поняла, что лучшие годы ее жизни должны пройти в ДОСах — домах офицерского состава, где супруги начштаба и командира являлись главенствующей инстанцией, снисходительно патронирующей, или наоборот, злобно презирающей любую другую женщину, ведающими распространением импортных сапог и слухов, безоговорочно любящими лесть и подчинение. А она привыкла блистать! Блистать не получалось. Получалось гавкаться. Как-то сразу эта красавица своими столичными манерами вызвала ненависть полковых матрон. Да и муж, казалось бы единственная и верная опора, ни с того, ни с сего в серьез ударился в службу, гонял солдат и болел за матчасть. Вдруг оказалось, что его мечта стать полковником или генералом требует для своего воплощения громадного напряжения сил и неразумной траты времени, забранного у нее и отданного бездушным радарам и ракетам. Она днями и вечерами оставалась в одиночестве, а вокруг одни болота и нет людей. Комары и криволесье, росомахи и прапора, солдаты и сержанты, особисты, замполиты, зампотехи и зампотылу. Господи, что же я Тебе сделала, что Ты посадил меня в эту дыру?! Снова так захотелось быть в центре ее Города с его многомиллионными обожающими глазами. Пусть похотливыми, пусть на секунду, но всегда в центре!

Лиза осознала, что двадцать три это не конец, а начало. То, чем природа наградила ее, а именно редкой красотой, все еще при ней, хотя и не будет долго. Что ее красота в Городе означает реальные возможности, и что в институте она просто жевала сопли, вместо того, чтобы эти возможности использовать. А Максим должен понять простую истину, что она выше болот и сплетен жен комсостава. Она создана для Города, она любит Город, она не может без Города. Солдаты, радары и ракеты для нее не важны, как не важны и погоны, пусть даже полковничьи, но в такой дыре. Зарплата тоже ничего не значит — лучше с рублем по проспекту, чем с сотней по сопкам. Стоило ей закрыть глаза, как ярким видением представал силуэт набережной Невы, Ростральные колоны и Зимний. А мосты! А подземка! Она останавливалась около тяжелых многоосных «Ураганов», когда те выползали из-за бетонного забора части. Специфический запах какой-то смазки или еще чего-то напоминал воздух метрополитена. Вспоминались «Восстания», «Пушкинская», «Чернышевского», ее родные станции…

В местной школе Елизавета Петровна с боем получила шесть часов в неделю — четыре урока и два часа на «домашку», учеников было мало, а офицерских жен-учителей явный перебор. Работа не могла скрасить ее одиночества. Муж уходил в шесть, а возвращался порой за полночь. Она пилила его за это уже месяца три, но результатов не было. Точнее результаты были — Максим совсем зациклился на карьеризме и стал высказывать откровенное недовольство поведением жены. Ему страшно не нравилась ее дерзость и независимость в отношении супруг его начальников. Нашла коса на камень.

К сожалению Лиза подошла к пределам своего терпения на пятом месяце беременности. В тот вечер Максим вернулся совсем поздно — у его солдат были ночные стрельбы. Он грузно плюхнулся на обувную полку в прихожей и стал стягивать грязные сапоги. Лиза глядела на комки грязи, разлетавшиеся по чистому, только что вымытому линолеуму, глядела на свои осиротевшие туфли на высоком каблуке, которые здесь так ни разу и не одела, на мокрую плащ-палатку и вьющихся у лампы комаров. Злость и досада переполнили ее: