Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Айзенштарк Эмиль Абрамович
Как ни странно, это обстоятельство послужило мне вскоре удачной ассоциацией. Дело в том, что ректором этого сельхозинститута в те годы был академик Липа. Он не пожелал переселить студентов из общежития и освободить здание для диспансера. Завязалась длительная и нудная переписка. Победить академика один на один, конечно, нельзя, но на моей стороне стоял горком. Липа оборонялся яростно и толково. На каком-то этапе потребовалась поддержка печати. Раздумывая об этом, я зашел однажды к пасхальным бабушкам во флигилек. Здесь меня осенило, и я написал статью «Это дело пахнет Липою…» Говорят, фамилии нельзя обыгрывать в печати, но время тогда стояло безалаберное, веселое, и мой фельетон прошел. Был шум, обострение. Студентов все же пришлось отселить в другое здание, и фронт строительных работ, как говорится, был открыт.
А сделать предстояло многое. В домах не было канализации, и население пользовалось дворовым туалетом типа «сортир». Водопровода тоже не было. Полсотни жестяных умывальников висели во дворе двумя рядами. Мутные мыльные ручейки текли по земле и собирались в лужицы на неровностях почвы. Железные скребки были вбиты у самых дверей. Здесь очищали обувь от грязи: во время дождя двор превращался в болото. Нужно было провести канализацию, сделать водопровод, положить асфальт и разбить клумбы. А комнаты перепланировать — под операционный блок, например, в главном корпусе, под лучевую терапию в молельне, в поликлинику у пасхальных бабушек, а из молочного склада сделать рентгендиагностический кабинет. Бабушки топят печки углем — туда нужно кинуть теплотрассу и разводку отопления. А еще — электрика, штукатурные работы, покраска.
В будущем стационаре, в поликлинике и во дворе руки у меня относительно развязаны — можно импровизировать. А в лучевом отделении жесткая регламентация: строго выдер-живаются площади, объемы, вентиляция, внутренняя радиационная защита. (О наружной позаботился старый генерал, когда ставил метровые стены!)
Итак, мы начинаем. Студенты уже ушли, преподаватели и бабушки получили новые квартиры. Двор опустел. Пора! Пора!
Строительство начинается с проекта и сметы. Потом я узнаю, что смета всегда перевыполняется, а проекты наоборот — не соблюдаются. Стройка идет стихийно — где что плохо лежит — хватай побольше, кидай подальше. Опыт еще придет. А пока знакомство с инженерами и техниками проектно-сметного бюро. Они составляют документацию, которую нужно сдать в техотдел ремстройконторы. Сметчики из бюро — интеллигенты, белые воротнички — любезные, трезвые и совершенные бездельники. То есть они, может, и работяги, только у них там своего разного столько наверчено, что им уже не до заказчиков. Кроме того, они очень жестко связаны между собой и надежно купорят работу друг друга. На них все время нужно давить. Еще нужно самому искать, находить и вышибать пробки, сталкивать с мертвой точки, формировать движение.
В ремстройконторе — народ грубый, своенравный, себе цену знает, к середине дня все уже косые. Здесь давить бесполезно: на них и не такие давят — лужеными глотками в шесть этажей, да все равно без толку. Им бутылку надо показать и поговорить душевно, как человек с человеком:
— Я тебя уважаю, понял?
— Понял…
Значит, делаем так. Сначала — немного технической документации, самую малость, чтобы сдать в РСУ и выманить рабочих на место. Им важно начать, потом их в любое дело втянуть можно, завлекая бутылками и разными другими стимулами. Теперь сметчики не мешают, не держат: рабочие уже во дворе и делаем, что придется, что под руку идет. Есть трубы — укладываем. Есть асфальт — кладем. Потом асфальт порубим — еще трубу положим. Оно, конечно, не очень хорошо, не экономично, даже глупо. Например, штукатурить, красить, а потом электрики рубят штукатурку и ведут в штукатурных канавах потаенные провода. А затем штукатуры снова заделывают канавы сверху и опять красят. Получается скрытая проводка. Да это что, мелочь. Иной раз полы по три раза срываем и по новой стелем.
Впрочем, и это ерунда! У нас сантехники вели теплотрассу от котельной по двору. Асфальт, конечно, рубили, клумбы ломали и, разумеется, ничего не восстановили. Но не в этом суть, а в том, что трасса замерзла. Они ее плохо утеплили. За ними же надо смотреть все время, ежеминутно, и нужно понимать самому, что они делают, что творят. У них поразительное отчуждение от результатов своего труда. Их результат — это форма 2, через нее — получка. А что будет в жизни, на земле после их работы, этого они просто не знают, это даже какое-то чудачество о таких вещах мыслить…
И теплотрассу они уложили побыстрей, кое-как. Трубы замерзли. Они не удивились и не огорчились, начали строить новую трассу — в обход размороженной. Опять рубили асфальт, ломали клумбы, укладывали трубы. Тут уж я понял специфику (научился!), следил, наблюдал, заставил положить как следует и утеплить.
Переделывать все приходилось по несколько раз. На стройке иначе нельзя: каменщики, штукатуры, сантехники, электрики, газовики — строительных специальностей много, и все они разобщены, не стыкуются. Материалов у них, как правило, нет. Работают на том, что я достал. А в их конторе бесконечные неувязки, прорывы, ЧП. Их перебрасывают с места на место. Стихия!
По вечерам эти люди уходят на шабашку. Им выгодно — со своим материалом. Воруют беспощадно, а уследить трудно: все же нет-нет — приходится от них отлучаться. Хотя в ответственные моменты за нужным каким-нибудь дефицитным мастером я даже в туалет ходил: стерег, чтобы не убежал. Это у них манера такая — убегать. На шабашку или просто отдохнуть. Глаз за ними нужен постоянный. И все время что-то делать, двигать с мертвой точки. Черт с ним, что потом будем штукатурку рубить для проводов. Сегодня рабочие на месте, раствор завезли, алебастр подвернулся — штукатурь! Завтра не будет ни рабочих, ни алебастра.
Работяги своих бригадиров называют Бандурами. Бандурша — женского рода. Бригадир мужчина — значит Бандур. У сантехников был свой Бандур, у электриков — свой. Штукатурный Бандур высокого роста, глаза у него полузакрыты, кажется, он что-то обдумывает и вот-вот скажет. Но он молчит. На работу этот Бандур приходит не торопясь, усаживается в густую тень, удобно облокачивает спину на какую-нибудь вертикаль и начинает перекур. Ребята располагаются рядом. Перекур — дело святое. Ладно, подождем. Начнут же и они когда-нибудь.
Время тянется медленно, я не ухожу, стерегу, чтоб не разбежались. Не размыкая свои веки, Бандур произносит задумчиво: «Раствора нет, не привезли. Чем работать? Пальцем?». Ребята подхватывают: «На соплях что ли класть? Где раствор? Чего мы сидим?».
Все вопросы ко мне: я заказчик. «Сейчас, ребята, будет раствор, — говорю. — Не волнуйтесь. Подождите. Только не убегайте».
Наш будущий врач Руслан Белкин живет у пасхальных бабушек. Я оставляю его сторожить штукатуров, сажусь на мотороллер и еду на растворный узел. Собственно, раствор нам официально занаряжен — вот и рабочие под него пришли. Только эти вещи обычно не стыкуются. Раствор и рабочие.
Начальник узла что-то буровит, но я не слушаю, а сразу ему наливаю. Он становится собранным, деловым, сам находит телегу и лошадь. Теперь лошадь не хочет идти, опять наливаю. Так. Все готово, едем назад: я впереди, телега с раствором сзади. Для мотороллера очень медленная езда — сплошное мучение, но не будет же телега бежать галопом.
Белкин надежно стережет штукатуров.
— Ну вот, ребята, — говорю я, — есть раствор. Можно работать.
— Работать, конечно, нельзя, — сказал Бандур.
— То есть как это нельзя? Ты что?!
— Я что — я ничего. Только без алебастра работать нельзя.
— Это верно, — загудели ребята, — без алебастра не пойдет. Рассыпется. Ты можешь понять? Алебастр нужен для сцепки.
— Бандур, ты почему раньше не сказал?
— Я тебе что, учитель? Наше дело — штукатурить. И чтоб раствор был, к примеру, и алебастр.
— Ладно, сейчас алебастр привезу, подождите, не разбегайтесь! Белкин, смотри за ними!
