Минас Багдыков - Лики прошлого
Только операционная сестра, стоя рядом с хирургом, может быть свидетелем ошибки поставленного врачом диагноза.
Часто случается, когда поставленный диагноз до операции — острый аппендицит — во время операции оказывается прободной язвой желудка или двенадцатиперстной кишки, а иногда и вовсе не хирургическим заболеванием. Первым, кто будет видеть диагностическую ошибку, — операционная сестра. Имеет ли она моральное и юридическое право об этом говорить окружающим, тем более вне медицинской среды? Определенно нет! Нет, хотя бы потому, что ей не дано право ставить диагноз. Она не знает всей совокупности синдромов и симптомов, симптомокомплексов, указывающих на патологию. К искусству постановки диагноза врач идет постепенно, постигая сложности этой науки не только в институте, но и в последующей врачебной жизни. Это его прерогатива, это его повседневная работа — радость, печаль и, наконец, обязанность.
Или еще пример. Во время повторной операции обнаруживается находка в виде марлевого шарика, тампона, обломка инструмента, обрывка дренажной трубки. Нравственно ли операционной сестре говорить об этом за пределами операционной? Видимо, нет, ведь каждый хирург в экстремальных ситуациях не застрахован от подобного несчастья, особенно, когда у него невнимательные помощники и операционная сестра. В обязанности последней, кстати, входит следить за подаваемыми хирургу инструментами и операционным материалом, а также считать его после операции.
Вспоминается случай, когда в строгой секретности пришлось помогать своему учителю произвести повторное оперативное вмешательство больной, ранее оперированной хирургом, который крайне враждебно относился к моему наставнику.
У женщины из брюшной полости извлекли пеленку размером 30x50 см, забытую хирургом во время первой полостной операции. Казалось, мой учитель должен был ликовать: враждебная сторона опозорена! Но в полной тишине, без реплик была закончена операция, а всем, кто присутствовал в операционной, приказано забыть о виденном навсегда. Больная тщательно лечилась, ушла из больницы здоровой и позабыла о трагедии повторной операции, как, впрочем, забыли и участники ее.
Спустя десятилетия, встретившись с операционной сестрой, вспоминали минувшие дни, радости и огорчения хирургических будней, только не позволяли себе вспомнить этот эпизод.
Да и мой наставник так и не сказал о своей находке тому, кто случайно позабыл в брюшной полости пеленку. Что это — месть или деликатность? Видимо, последнее, так как допустивший просчет хирург был врачом высокого класса.
С годами у операционной сестры вырабатывается своеобразный характер, проявляющийся в четком выполнении профессиональных приемов и поведении в обществе.
Операционная сестра напоминает концертмейстера первых скрипок в симфоническом оркестре. Парой достаточно одного взгляда дирижера-хирурга, как у нее в руках, а затем на его ладони уже лежит необходимый инструмент. На такой дуэт можно смотреть часами, не отрывая глаз, как каждый молча делает свое дело, каждый играет свою партию и роль, а в конце этого — финал, который, к счастью, заканчивается смысловой окраской под названием жизнь.
Для начинающего хирурга всегда важно, в какой коллектив он нападает — доброжелательный или нет. В памяти четко сохранились имена тех, кому в период становления обязан теплом и вниманием, материнской заботой. Например, старшая операционная сестра, о которой был наслышан еще в детские годы, легендарная З. Лозина. Полная, строгая, стареющая женщина с правильными чертами лица, доброжелательной улыбкой. С раннего утра до позднего вечера колдовавшая в операционных. В пустых, как после боя, операционных слышалось ее властно звучавшее контральто, журчала вода и лязгали металлические предметы. Сами операционные комнаты тщательно убирались, каждый инструмент мылся под проточной горячей водой с мылом, щетками, особенно хватательные поверхности, вытирался и смазывался вазелиновым маслом, раскладывался по сортам, пересчитывался и закрывался марлей.
Она знала каждый инструмент в отдельности, отдавала в ремонт при малейшей неисправности, бережно относилась к тем, которые любили хирурги, часто ими пользовались. Операционную и инструментарий тщательно готовила к следующему операционному дню, как к следующему сражению.
Из операционной уходила всегда последней, запирала двери, проверив, включена ли бактерицидная лампа, день заканчивался. Затем продолжала работать в материальной комнате. Над ее столом постоянно висел портрет Напалкова, выполненный неизвестным художником.
Постепенно старела, становилась неповоротливой — профессиональные недуги не давали ей подолгу стоять за операционным столом. Подыскала себе помощницу и замену — Зинаиду Иосифовну, такую же скрупулезную, любящую свое дело, преданную ему — операционную сестру с большой буквы. А Лозина стала теперь ходить по операционным и наблюдать за четкостью работы сестер. Щедро обучала она этому искусству молодое поколение. Ушла на пенсию из-за неизлечимой болезни, передав свое богатство — материальную комнату — преемнице Иосифовне. В материальной у нее было все, что понадобится хирургу, слова «нет» не знали, а если нужно было, то она распаковывала и запасы военных времен — из подарка мадам Черчилль советским госпиталям. Оперировали ее те, кто мальчишками пришли учиться при ней хирургии, а потом стали профессорами, доцентами, видными специалистами: Александр Калистратович Панков — директор онкологического института, доктор медицинских наук Е. Д. Чирвина. После выздоровления попросила оставить ее работать в хирургическом отделении, так как семьи у нее не было. Придумали ей должность, но она была непоседой, гордой, не привыкшей сидеть без дела. Общалась с врачами, поучала молодых, а тут вдруг приемное отделение, больные. Повстречалась как-то с Павлом Николаевичем Напалковым, которого знала еще ребенком, называла его как в детстве — тятей. Видного ученого общественность города пригласила на пышные торжества, а он пришел в приемное отделение к Зиночке, радости не было конца, суровая женщина плакала.
Рядом с ней работали не менее одаренные и уважаемые люди с милым и добрым сердцем — Дарья Ивановна Зелик и Полина Ивановна.
Дарья Ивановна работала медицинской сестрой в чистой и гнойной перевязочной. Всю сознательную жизнь работала операционной сестрой у Аствацатурова. Войну прошла от начала до конца в медсанбате операционной сестрой. Хирургия у молодых начиналась с ее науки. Обучала деликатному отношению к больному, пониманию и бережному отношению к ране, перевязочному материалу.
К молодому несмышленышу, ходившему по операционной гоголем и ничего толком не умеющему, только и желающему сделать резекцию желудка, а гнойные раны воспринимавшему как наказание, она в присутствии больного обращалась на Вы, делая вид, что переспрашивает: «Вы желаете взять этот инструмент?». Или же, видя, что врач тянет руку совсем не за тем лекарством: «Вы желали взять именно эту мазь? Пожалуйста, извините, что задерживаю Вас». Спустя много времени, когда молодой начитается литературы вдоволь, а динамика наблюдения за раной покажет ему, что он хотел неправильно взять ту самую мазь, становится понятным, какой специалист высокого уровня, профессионал был рядом с ним.
Дарья Ивановна в тонкостях знала десмургию, любила ее, относилась к этой науке с каким-то особым почтением. Все это, да и вид красивой, полной, белокожей, с седыми волосами и умными глазами женщины, всегда одетой в стерильный халат, шапочку, вселял уважение к делу, которое она делает. Для меня это облик истинной русской сестры милосердия. Умной, грамотной, благородной.
Рядом с ней всегда в операционной работала ее помощница — тетя Поля — Полина Ивановна. Для многих хирургов, знавших ее, — это символ порядочности, христианской верности медицине. Молчаливая, опрятная, деликатная, работающая незаметно с крайне тяжелыми больными, ободряла их, понимающе глядела в их глаза, неся с собой сострадание и невероятную чистоту во всем — в помыслах и делах.
Как бы не был возбужден врач-хирург, заведующий отделением, профессор — все они, завидя ее, невольно переходили на нормальный тон.
Помню себя молодым врачом, ее радость, что я женился, искренние поздравления, когда родился мой первенец, защитил диссертацию. Прошли десятилетия и встречи с ней всегда радость, как неповторимая встреча со светлой мечтой, — она мало менялась даже внешне. Встретила в перевязочной и моего сына-первенца уже врача-хирурга, искренне обрадовалась, по-матерински его обогрела, больница и отделение стали его вторым домом.
Неповторим русский характер с вечными чертами через все невзгоды и трудности нести добро людям, незаметно, ненавязчиво делать свое большое дело, быть рядом со страждущими, довольствуясь всю жизнь очень малым.
