Исцеление духовных болезней - Жан-Клод Ларше
Первая форма страха есть «начальный страх», тот, который знаком новоначальным[4460]. О нем и написано: Начало премудрости — страх Господень (Пс. 110, 10)[4461].
По свидетельству святых отцов, три причины могут отвратить человека от греха и приблизить его к Богу: страх кары, надежда на будущие блага, любовь к Богу[4462]. Две первых «свойственны людям, которые ищут возрастания»[4463], но еще являются рабами[4464]. Третья отличает совершенных, «она свойственна Богу и тем, кто достиг Его подобия»[4465], тем, кто уже не рабы, но друзья и сыновья[4466]. «Итак, если кто-то, — пишет преподобный Иоанн Кассиан, — хочет стремиться к совершенству, то, покинув первую ступень, которая есть собственно рабская ступень страха… поднимется, постоянно возрастая, до высшего пути надежды, а оттуда затем на третью ступень, которая есть ступень любви… Будем же усердно стараться подниматься от страха до надежды, от надежды до любви к Богу и к добродетелям»[4467].
Очевидно, что святые отцы, утверждая, что первая ступень страха свойственна новоначальным, подразумевают под этим тех, кто еще не достиг совершенства, кто еще не стал святым. Следовательно, этот страх даже духовно возросшие люди могут и даже должны переживать[4468]. Авва Дорофей Газский, не колеблясь, говорит своим монахам: «Этот начальный страх, он наш»[4469].
Между тем этот страх должен быть упразднен и преодолен в совершенстве любви, как учит святой апостол Иоанн: В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4, 18). И преподобный Максим Исповедник пишет вслед за ним: «Первый вид страха изгоняется совершенной любовью из души, которая, обладая ею, уже не боится кары»[4470]. Поэтому преподобный Антоний Великий мог сказать: «Отныне я больше не боюсь Бога, я Его люблю, ибо любовь прогоняет страх вон»[4471].
Но следует отметить, что только совершенная любовь к ближнему, как это намеренно подчеркивают апостол Иоанн и святые отцы, может положить конец этому страху. Пока человек еще не полностью очистился от страстей, не стяжал бесстрастия и не достиг совершенства любви, этот страх сохраняет право на существование и имеет для человека ценность. Блаженный Диадох Фотикийский пишет очень ясно: «Страх есть у того, кто еще очищается, он сопровождается умеренной любовью к ближнему. Совершенная любовь принадлежит тем, кто уже очистился и в ком больше нет страха. Ибо сказано, что совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18)… Порой Писание говорит: Бойтесь Господа, все святые его (Пс. 33, 10), а порой: Возлюбите Господа, все преподобные его (Пс. 30, 24), чтобы мы хорошо уяснили, что праведникам, которые еще очищаются, свойствен страх, как было сказано, с умеренной любовью, а тем, кто уже очистился, свойственна совершенная любовь: в таких нет более помысла какого бы то ни было страха, но непрестанное горение и постоянная связь души с Богом действием Святого Духа»[4472].
Если страх должен продолжать существование, пока любовь не достигла совершенства, значит он в большой мере позволяет человеку очиститься и таким образом прийти к бесстрастию, которым обусловлено это совершенство. Можно даже утверждать, что, не стяжав прежде этого страха (само это приобретение предполагает, впрочем, определенную степень очищения), человек не может достичь совершенной любви. Категорически утверждает это преподобный Исаак Сирин, видящий в таком страхе движущую и направляющую силу покаяния, основное средство очищения души: «Как невозможно пересечь большое море без корабля, так никто не может без страха достичь любви. Укачивающее до тошноты море, которое отделяет нас от духовного рая, мы можем пересечь только на корабле покаяния, направляемом гребцами страха. Но если гребцы страха не управляют кораблем покаяния, с помощью которого мы пересекаем море мира сего, чтобы идти к Богу, то мы тонем в бушующих водах. Покаяние — это корабль. Страх — это его капитан. А любовь — Божественная гавань»[4473].
Преподобный Максим Исповедник, со своей стороны, отмечает, что «этот страх порождает… бесстрастие, мать любви к ближнему»[4474]. И блаженный Диадох Фотикийский пишет еще более ясно: «Никто не может любить Бога сердечным чувством, если прежде не начал бояться Бога от всего сердца. Поистине, очищенная действием страха и как бы смягченная, душа начинает испытывать к Нему любовь, но она не сможет полностью достичь страха Божия вышесказанным образом, если не уйдет от всех мирских забот. Ибо когда дух погружен в великое спокойствие и невозмутимость, тогда его охватывает страх Божий, глубоко очищая от всякой земной дебелости, чтобы возвести таким образом до большой любви к благости Божией»[4475]. И он заключает: «Итак, для высшей и вечной радости будем иметь прежде всего страх Божий, затем — любовь к ближнему, которая исполняет закон совершенства во Христе»[4476].
Святитель Григорий Палама тоже подчеркивает неотъемлемую воспитательную и очистительную роль страха и видит в нем начало и условие достижения любви и, следовательно, богосозерцания: «Воспитание, которое очищает душу, [имеет] причиной страх Божий[4477], порождающий непрестанную молитву к Богу в сокрушении и исполнении евангельских заповедей. Как только водворяется примирение посредством молитвы и исполнения заповедей, так страх превращается в любовь, а молитвенная скорбь, преобразившись в радость, заставляет появиться цветок озарения»[4478]. Преподобный Исаак Сирин также учит, что страх — это условие sine qua non совершенства в добродетельной жизни, любви и в богопознании, поэтому он является обязательным духовным путем для всех, кто хочет достичь цели: «Духовное знание следует по природе за делами добродетели. Но страх и любовь предшествуют и тому и другому. И сам страх идет прежде любви. Кто бы ни утверждал неблагоразумно, что возможно приобрести последнее, не трудясь над первым, тот несомненно закладывает основу погибели своей души. Ибо таков путь Господа: дела добродетелей и духовная мудрость рождаются из страха и любви»[4479].
Б. Вторая форма страха присуща совершенной любви к ближнему[4480]. Она проистекает от любви к Богу, тогда как первая форма изгоняется этой любовью. Она представляет собой страх быть отделенным или отдаленным от Бога, страх оказаться лишенным «причастности к любви»[4481]. Как совершенно справедливо указывает Климент Александрийский, «то, чего боятся [этим страхом], это не Бог, а отдаленность от Бога»[4482]. «Тот, — объясняет авва Дорофей Газский, —
